Империя под ударом. Взорванный век

Викентьев дал ей высказаться. Павел такой хороший, надежный, умный, в его присутствии Нине всегда покойно. У них будет много детей, он оставит свою глупую работу и пойдет преподавать в университет на кафедру. У него много умных друзей и очень хорошая экономка, эстонка Лейда Карловна. Еще Павел умеет смешно шевелить ушами, изображая собаку, курит сигары и часто ходит в балет. Хотя сама Нина балет считает довольно скучным зрелищем. Ей больше нравится синема.

— Ты его не любишь.

Викентьев попал в самую больную точку. Нет, нет и нет! Она его любит, потому что он такой хороший, любит ее, умеет изображать собаку, у них будет много детей, с которыми они будут ходить в синема. Нина пошла в своих описаниях по второму разу, могла бы и по третьему, но вновь Викентьев резко оборвал ее:

— Он тебя не любит.

Сказал и закурил папиросу.

Тут Нина не выдержала и разрыдалась. Она поведала о подлом анонимном письме, о маленькой княгине Урусовой, о том, что совсем недавно Павел ночевал у этой княгини — ей все доподлинно известно из верных рук! Она не знает, как избавить Павла от бесовского княжеского наваждения, эта стерва сгубила уже не одну карьеру, один улан даже пытался застрелиться из‑за нее, но неудачно, попал себе в глаз и ослеп на всю оставшуюся жизнь. А сейчас Павел должен поймать одного очень опасного преступника, который изготовляет страшные химические вещества и хочет всех взорвать. Он уже взорвал несколько человек, и поэтому Павел пропадает на работе, где все время ищет этого негодяя. Потом она тихо заплакала, не в силах разобраться в своей будущей судьбе.

Викентьев, слушая откровения Нины, внутренне ликовал. Вот что значит везение! Одним выстрелом он убьет не двух, а целую дюжину зайцев! Он даже стал лучше думать о Нине: если судьба свела их таким причудливым, кружным путем, возможно, что Нина для него некий спасительный талисман. Ведь она выручила безо всяких расспросов, принеся одежду матери и тем самым позволив ему продать товар без риска «засветиться» причудливой внешностью.

И Викентьев, обняв плачущую Нину, несколькими поцелуями осушил поток слез, успокоил ее, стал целовать все жарче и жарче. И когда Нина теперь уже привычно для себя запылала страстью, он не остановился и пошел в своих ласках немного далее и глубже, нежели позволял себе раньше.

Нина и не подозревала до сей поры о существовании на своем, казалось бы, знакомом девичьем теле потайных уголков и местечек, с жадностью ждавших прикосновений мужской руки. Это неизвестное прежде тело зажило теперь своей неведомой жизнью. И жизнь эта была такой необыкновенно сладостной, такой жгучей, что она не успевала следить за все новыми и новыми наслаивающимися ощущениями, пока они не стали непереносимо сладкими и тело не забилось в последних судорогах. Кто‑то кричал, и только сейчас она поняла, что кричала она сама.

Потом все прошло, как летний ливень. Осталось лишь ощущение свежести в воздухе и легкого тумана в голове. Ей было хорошо. Полулежа в объятиях Викентьева, она лениво думала о том, что все ее сомнения разрешились каким‑то странным, но удивительно приятным образом.

— Мы теперь муж и жена? — спросила Нина, внимательно рассматривая ставшее родным лицо Викентьева.

— Да, — ответил Викентьев.

Пусть она думает, что это и есть все отношения между мужчиной и женщиной. У него впереди много времени, чтобы просвещать ее шаг за шагом. Так даже лучше.

— У нас теперь будет ребенок? — серьезно спросила Нина.

— Нет, — усмехнулся он такой наивности. Ох уж эти институтки, ничего не знают!

— Я хочу ребенка от тебя. Я уеду с тобой. Я люблю тебя, — и Нина стала целовать нежную молодую кожу на обожженной половине лица.

«Вот и славно», — подумал Викентьев, а вслух сказал:

— Сейчас поедем за документами. Помоги мне одеться.

Когда мимо Батько прошли две женщины, высокая с вуалью на лице под ручку с маленькой, он даже не обратил на них внимания. Велено было фильтровать с вуалями, одиноких и рослых. А пары никто не велел трогать. Мало ли таких пар гуляет по городу, за всеми не набегаешься…

* * *

На душе у «Дяди» пели птички. Проснулся он рано и, нежась под одеялом, с любовью посматривал на стоящий в углу сундучок. Встав с постели и сменив фланелевую ночную рубашку на полосатое трико, «Дядя» занялся энергичной шведской гимнастикой перед большим, в полный рост зеркалом. Зеркало отражало сильную и весьма спортивную фигуру, которой бы позавидовали многие члены атлетического кружка г–на Гаккеля. «Надо будет в воскресенье посетить соревнования!$1 — подумал атлет, направляясь в халате в ванную комнату.