Империя. Роман об имперском Риме

– Когда Меланком обнажался, никто не смотрел на других; его совершенство манило взоры людские, как природный магнит притягивает к себе железо. Пытаясь счесть многих его почитателей и памятуя о том, что знаменитым прекрасным мужам несть числа, но ни один не прославился так красотою своею, мы понимаем, что Меланком был благословлен прелестью, которую мы с полнейшим правом сочтем божественной. – Дион склонил голову, и его наградили аплодисментами. – Я видел Меланкома несколько раз, – продолжил он. – Поистине, изваяние отдает ему должное. Какой бесподобной тенью прошлого он был, каким великолепным анахронизмом!

– Почему ты так говоришь? – удивился Луций.

– Потому что сейчас и не разберешься, каков идеал мужской красоты. Я обвиняю в этом персов и их влияние. Как с астрологией, которую они подарили миру и которая проникла во все закутки нашей культуры, ровно так же получилось и с их представлениями о мужской красоте, идеал которой весьма отличен от завещанного нам предками. Меланком – воплощение старого идеала. Пока есть юноши, подобные ему, мы помним о совершенстве, которое греки былого буквально возвели на пьедестал, запечатлев его в камне для мира и потомков, дабы смотрели и восхищались. Они считали, что на свете нет ничего прекраснее физического великолепия мужского тела, наиболее точно воплощенного в юных атлетах; ноги и ягодицы бегуна; руки, поистине созданные для метания диска; стройный и ладный торс; лицо, которое излучает холодный рассудок и обещает мудрость. Вот образец, к которому до́лжно стремиться другим юношам; достойный протеже для людей в годах, ибо весьма обнадеживает их насчет будущего. А персы предложили совершенно другой идеал. Они считают, будто женщины красивее мужчин, а потому полагают самыми прекрасными тех юношей, что похожи на девушек. Они обретают красоту в изнеженных евнухах и отроках с тонкими конечностями и пухлыми задами. И мы наблюдаем, как греки и римляне проникаются подобным ложным тяготением к женственной красоте. В итоге все меньше и меньше юношей стремится к старому идеалу; вместо того чтобы укреплять гимнастикой мышцы, они красятся и выщипывают брови. Поэтому и выделяются такие особи, как Меланком – юнец, величие которого сопоставимо с прославленными древними статуями. Он исключение, подтверждающее правило: увы, современный римский стандарт мужской красоты родом из Персии.

– А Тит, между прочим, его и правда поимел, – проворчал Марциал, взирая на статую поверх своей чаши. – Неудивительно, что мой дорогой покровитель так убивался, когда юный боец умер. Откровенно говоря, меня устроит мальчик и с десятой частью красоты Меланкома – пусть хоть покажется!

– Тебя облапошил очередной юнец, Марций? – улыбнулся Луций неизменному нытью поэта.

– Да, опять! А ведь подавал такие надежды! Его звали Лигд. Он выбрал место, назначил время… и не пришел. Я оказался брошенным, не будучи совращенным, – в который раз утешился левой рукой.

Все рассмеялись. Какие бы глубокомысленные и тонкие аргументы ни выдвигали философы, Марциал всегда возвращал беседу с небес на землю.

– Но может ли юноша быть слишком красивым? – спросил Дион. – Способна ли внешность создать угрозу для ее носителя, особенно персидская ее разновидность?

– Угрозу какого рода? – осведомился Марциал.

– Я собираюсь написать об этом трактат, взяв для примера евнуха, на котором женился Нерон. Его звали Спор. Меня захватила его история. Ты же знал Спора, Эпафродит?

– Да, – тихо ответил тот. – Как и Луций. Эпиктет тоже ее знал.

Все трое многозначительно переглянулись.

– Отлично. Возможно, вы поделитесь подробностями, чтобы развить мои доводы. Всем известно, что Нерон оскопил юнца и взял в жены исключительно в силу сходства с прекрасной Поппеей. Нерон нарядил Спора в одежды покойной супруги, уложил ему волосы по тогдашней моде и окружил служанками, как женщину. Отон прикипел к Спору по той же причине, благодаря сходству с Поппеей. А потом пришел Вителлий, который довел несчастного евнуха до самоубийства, вознамерившись позабавиться красотой юноши на свой развращенный манер. Какой причудливый и трагичный поворот судьбы, и все из-за сходства с прекрасной женщиной! Будь он зауряден или обладай красотой Меланкома, его жизнь могла бы сложиться совершенно иначе.

Луций взглянул на Эпиктета: что скажет? Стоик, казалось, сосредоточил внимание на каком-то предмете в дальнем углу сада. Когда Эпиктет повернулся к друзьям, его лицо оказалось бесстрастным.

Марциал рассмеялся:

– Спор был прекрасен, а кончил безобразно. Вителлий был безобразен, а кончил еще хуже! Пожалуй, Дион, тебе стоит написать сравнительный трактат об этой паре.

Дион покачал головой:

– Я, как правило, стараюсь не обсуждать жития наших императоров, особенно тех, кого ждал печальный конец. Я вывожу мораль, а о политике не рассуждаю.