Империя. Роман об имперском Риме

Ни слова не говоря, все встали и направились в портик, который ограничивал сад с трех сторон. Пыль продолжала сыпаться. Солнечный свет умалился до слабого мерцания. Пыль падала так густо, что амфитеатр пропал из виду.

– Что это? – прошептал Луций.

– Понятия не имею, – ответил Эпафродит. – В жизни не видел ничего подобного.

– Похоже на страшный сон, – произнес Дион.

Откуда-то из-за садовых стен донеслось:

– Конец света!

Панический возглас воспламенил других. Вся округа наполнилась тревожными криками, странно глухими и далекими.

Пепел повалил так обильно, что друзья уже не могли разглядеть что-либо за пределами сада. Казалось, весь окружающий мир исчез. Посреди сада статуя Меланкома вся покрылась слоем пепла: шапкой собрался он на волнистых волосах изваяния, покрыл инеем его уши и спрятал мощные плечи и руки под толстой белой накидкой.

80 год от Р. Х.

– Что за год, что за ужасный, кошмарный год! – произнес Эпафродит. – Сначала извержение Везувия и полное уничтожение Помпеев и Геркуланума – погребены целые города, будто их и не было.

Ровно через год после того, как Рим укутал пепел, Эпафродит вновь принимал в саду Луция и остальную компанию.

– А дальше – вспышка чумы уже здесь, в Риме, унесшая твою мать, Луций. Хризанта была такой милой! Безвременная кончина…

Луций кивнул, принимая соболезнования друга. Мать умерла быстро, но не без боли. Хризанта глубоко страдала, терзаясь лихорадкой и харкая кровью. Луций оставался с нею до конца, как и ее дочери. Он не был близок с сестрами. За много лет они впервые собрались все вместе.

– Все думают, – продолжил Эпафродит, – что мор вызван тем странным пеплом, что пал на нас после извержения Везувия. Должно быть, в нем содержался какой-то яд. Вспомните, что пару дней, пока не пришло известие о бедствии в Помпеях, мы все знать не знали, что это за пыль, откуда она взялась. Люди решили, будто осыпается самый небесный свод, возвещая конец вселенной. Кто мог подумать, что вулкан способен извергнуть столько сора? Говорят, пепел выпал в Африке, Египте и даже Сирии. А после – новая беда. Пока император занимался в Кампании спасением выживших, здесь, в Риме, вспыхнул страшный пожар – три дня и три ночи бушевала огненная стихия, и казалось, она поразила сугубо те места, которые пощадил Большой пожар, случившийся при Нероне. Опустошению подверглась местность от храма Юпитера на Капитолийском холме – только-только отстроенного после поджога Вителлием! – до самого Театра Помпея на Марсовом поле и сгоревшего дотла Пантеона, любимого храма Агриппы.

Луций Пинарий сумрачно кивнул:

– Погибли города, Рим охватили чума и пожар – поистине год был страшный. И все-таки вот мы, все пятеро, целы и невредимы.

– Шестеро, считая Меланкома. – Дион признательно взглянул на статую.

– Меланком простоит здесь еще долго после того, как не станет нас, – отозвался Эпафродит.

– Ужасные бедствия, – признал Марциал, – но императора упрекнуть не в чем. Тит быстро возместил гражданам Кампании ущерб и начал перестраивать на заливе уцелевшие города; затем взялся за выгоревшие районы Рима – заметьте, не повышая налогов и не взывая к богачам. Он все сделал сам и, как истинный отец Римского государства, даже пожертвовал орнаменты из собственных владений на украшение храмов и общественных зданий. В борьбе с чумой Тит сделал все возможное, советуясь со жрецами и принося подобающие жертвы богам.

– Роль императора в преодолении кризиса невозможно переоценить, – согласился Эпафродит. – И все-таки люди потрясены и боятся будущего.

– Вот почему открытие амфитеатра как нельзя кстати, – подхватил Марциал.

Друзья обратили взоры к массивному сооружению по другую сторону дороги. Последние леса уже убрали. Закругляющиеся травертиновые стены сияли на утреннем солнце; ниши, образованные многочисленными арками, были украшены ярко расписанными статуями богов и героев. На закрепленных по окружности шестах реяли цветастые стяги. По случаю праздника на открытом участке между амфитеатром и новыми термами собрался народ. Сегодня воплощалась в жизнь великая мечта Веспасиана: распахивал свои двери амфитеатр Флавиев.

– Мы готовы идти? – спросил Луций.

– Пожалуй, да, – ответил Эпафродит. – Раба брать?

– Конечно, – кивнул Марциал. – Мы там пробудем весь день. Раб принесет поесть. Какая жалость, что он не сходит за нас и в уборную! Но некоторые дела все же нельзя возложить на прислугу.

– И где же мы его разместим? – осведомился Эпафродит.

– Думаю, там, как в театре, – сказал Марциал, – в задней части ярусов наверняка предусмотрены места для рабов.

– Жетоны у тебя?

Марциал показал три крохотные глиняные таблички с оттиснутыми на них номерами и буквами.

– Сугубо для вас от поэта, обремененного присутствием на инаугурационных играх и сочинением официального панегирика в стихах, – три отличных места в нижнем ярусе. Мы сидим возле самой императорской ложи, сразу за весталками. Береги билет. Сохранишь на память.

– Только три? – спросил Луций.

– Я не иду, – подал голос Эпиктет.

– Я тоже, – сказал Дион.

– Но почему же?