Империя. Роман об имперском Риме

– Нет же! – рассмеялась она и закатила глаза. – Неужели ты меня не расслышал? Он возвращается с Востока, где все это время жил. Он может явиться в любой день и предъявить свое право на власть. Он восстановит Золотой дом и положит начало новому золотому веку.

Луций с подозрением уставился на девушку. Хорошенькая, даже если совсем спятила.

Она со смехом покачала головой:

– Вижу, ты маловер. Ничего страшного. Положи это к памятнику. – Она выдернула из венка нарцисс и вручила его Луцию. – Когда Нерон вернется, он узнает о твоем подношении и порадуется.

Луций взял у девушки цветок, вяло улыбнулся и углубился в толпу. Одни стояли без дела с венками и ждали, когда гробницу откроют для посещения. Другие, самые нетерпеливые, протискивались ближе и возлагали венки к высокой каменной стене вокруг усыпальницы. Толкаемый отовсюду, Луций огляделся в надежде выискать Эпафродита. Тут в стене со скрипом отворилась калитка, и знакомый голос окликнул его по имени. Эпафродит поманил его войти в узкий дверной проем. Луций шагнул туда, и друг закрыл за ним калитку.

– Ну и толпа! – воскликнул Луций, радуясь, что его не раздавили. – И так каждый год?

– И да и нет, – ответил Эпафродит. – Люди ежегодно приходят сюда с венками и проводят памятные церемонии, но впервые их так много. Думаю, дело в круглой дате: все-таки двадцатая годовщина.

Они были одни в каменном склепе. Здесь покоился не только Нерон, но и его предки по отцовской линии, хотя их могилы выглядели намного скромнее. Резная гробница с прахом императора была сооружена из редкого белого порфира. Перед ней стоял алтарь из лунного мрамора. Изысканно высеченные со всех четырех сторон кони приходились кстати вдвойне, ибо Нерон любил верховую езду, а лошади с древнейших времен выступали погребальным символом. На алтаре лежали цветы, их слабый запах перебивался приторным ароматом фимиама.

– Вижу, ты уже почтил усопшего, – заметил Луций.

– Прости, что не дождался тебя. У меня есть ключ, вот я и вошел. Я не знал, когда ты придешь, и хотел помолиться до открытия. Скоро сюда пустят народ, почитателям разрешат пройти мимо саркофага и возложить венки.

– Там сотни людей.

Эпафродит покачал головой:

– Как большинство, они ухитряются верить во взаимоисключающие вещи. Радостно провозглашают, будто Нерон не умер, и стекаются сюда отметить венками годовщину его смерти. Нерон мертв, но Нерон жив.

– И сей же час направляется в Рим. Мне посоветовали приготовиться к его прибытию.

– Кто? Такая рыжая юница?

– Да, очень хорошенькая и с венком.

– Она и со мной говорила. Мне не хватило духу признаться, что я присутствовал при смерти Нерона, а уж тем паче поведать, что он пал от моей руки. – Эпафродит сдвинул брови. – Забавно: мои осведомители в императорском доме сообщают, что где-то в Сирии и правда есть самозванец, выдающий себя за Нерона. Он не первый, но этот претендент пользуется серьезной поддержкой парфян, которые действительно могут оказать ему военную помощь и вторгнуться в наши земли. Домициан опасается, что в этом случае самозванец устроит немалые волнения в восточных провинциях. Очень многие, особенно в Иудее, по-прежнему ненавидят Флавиев – те, кого не сумели ни убить, ни поработить Веспасиан и Тит. А тамошние жители постоянно твердят об оживших покойниках.

– Кто же этот мошенник?

– Понятия не имею. Видевшие его утверждают, что он поет, как соловей, и очень похож на Нерона.

– А они не помнят, что императору перевалило бы сейчас за пятьдесят?

– Полагаю, он был бы весьма тучен и лыс, – горько усмехнулся Эпафродит.

– Как же можно так истово верить подобным байкам?

– Все это потому, Луций, что их мышление не вымуштровано философией и эти люди могут и будут верить чему угодно, в любую чушь. Поистине, чем диковиннее идея, тем она привлекательнее. Народ устал от Домициана и с удовольствием фантазирует о возвращении Нерона.

– И с ним – золотого века?

– Почему бы и нет? Старшее поколение и правда помнит правление Нерона. Тебе поведают, как замечательно при нем жилось, хотя, сдается мне, дело в ностальгии не столько по Нерону, сколько по собственной ушедшей молодости. Юнцам же свойственна естественная, присущая молодежи вера в существование некоего золотого века – скорее всего, когда-то до их рождения. Так почему бы не при Нероне?

– Хочешь сказать, следующее поколение будет тосковать по так называемому золотому веку Домициана?

– Трудно представить!

– Я бы не был столь категоричен, – возразил Луций. – По пути сюда я всюду видел деяния императора. Его статуи, храмы, алтари и арки…

– Arkei! – уточнил Эпафродит. – Людям надоело дрожать под зорким оком Домициана.

– Думаешь? Он весьма порадовал народ надстройкой яруса к амфитеатру Флавиев. Ты и прежде восхищался этим уродством, Эпафродит, а теперь оно стало еще огромнее. Ни один римлянин не останется без места.

– Но император запретил публичное исполнение пьес, – напомнил Эпафродит.