Империя. Роман об имперском Риме

– Да, хозяин, знаю, – кивнул Илларион. – Благодарю тебя.

– Конечно, я рассчитываю, что ты продолжишь служить Луцию. Ему понадобится раб – вернее, вольноотпущенник, – которому он сможет доверять. Человек преданный, вроде тебя, с твоими умом и рассудительностью.

– Я всегда буду верен Пинариям, хозяин.

– Хорошо. – Тит откашлялся. – Что ж, тогда…

– Дверь запирать, хозяин?

– Да, Илларион. Закрой и запри на засов.

Створка захлопнулась. Тит услышал, как тяжелый засов встал на место. Он повернулся и быстро зашагал прочь.

Ему никто не встретился, улица была безлюдна. Возможно, добрый знак.

Он достиг ближайшего входа в Золотой дом – того, которым пользовался почти ежедневно, – но обнаружил его перекрытым массивной бронзовой дверью. Тит никогда не видел ее запертой; в любое время дня он неизменно находил ворота открытыми, но под охраной преторианцев. Сегодня гвардейцев не было.

Он поднял и отпустил тяжелое бронзовое кольцо. Звук разнесся по улице. Ответа не последовало.

Тит постучал несколько раз, стыдясь поднятого шума. Никто не откликнулся.

Придется попробовать войти через другой вход. Ближайшим, наверное, был первоначальный, в старый императорский дом, построенный Августом, – теперь здесь был, в сущности, черный ход, наиболее удаленный от большого вестибула Золотого дома на южной стороне Форума. Тит давно им не пользовался.

Не весь перестроенный Палатин занимали Золотой дом и частные резиденции. Маршрут Тита пролегал через район таверн и лавок, где обычно обслуживали сугубо избранную клиентуру. Все лавки были закрыты, но одна таверна действовала, и как будто с немалой выгодой, тем более в такую рань. Тит, проходя мимо, услышал пьяное пение:

Мать убил,
Жену побил,
Кто страшней Нерона?
Город сжег,
Дитя сгубил.
Спятил? Он Нерон!

Вдруг мимо промчалась компания мужчин. Они были в панике. В одном Тит признал коллегу-сенатора, такого же стойкого сторонника императора, как и он сам, но сейчас на коллеге была обычная туника вместо сенаторской тоги. Тот узнал Тита и схватил его за руку:

– Во имя Аида, что ты делаешь на улице, Пинарий? Сидел бы дома с семьей. А еще лучше – убрался из города. Разве у тебя нет загородного имения? – Он поспешил прочь, не сказав больше ни слова.

На улице появились другие люди. Они потрясали дубинками и скандировали лозунги. Тит не стал задерживаться и разбираться, о чем речь. Он быстро пошел в другую сторону.

Миновав пустынные кварталы, он добрался до небольшой площади с общественным фонтаном. Рядом стояла мраморная статуя императора. Тит застонал. Кто-то нахлобучил на голову изваяния грубо сделанный театральный парик и сбил его набекрень, а на шею повязал мешок и табличку с надписью: «Сей актер заслужил мешок!»

Тит содрогнулся. В такие мешки обычно зашивали осужденных отцеубийц, перед тем как бросить их в Тибр.

Вот до чего докатилось. Когда же дела приняли столь дурной оборот?

Может быть, когда Нерон, устав от советов Сенеки, изгнал старого наставника и заменил его хладнокровным, болезненно подозрительным Тигеллином, префектом преторианских гвардейцев? После этого, несомненно, обстановка накалилась.

Или когда раскрылся заговор сенаторов против Нерона? Последовавшее кровопролитие буквально взорвало город, но Нерону ничего не оставалось, кроме как безжалостно подавить заговорщиков. Возможно, конечно, он чересчур широко разбросил сеть. Сенатор Пизон и горстка других бесспорно заслужили наказание, но как быть с Сенекой, Петронием, Луканом и многими другими, которые наполняли жизнью двор Нерона? Все они сгинули – либо казненные, либо вынужденные покончить с собой. Гибель каждого из них стала столь же памятной, как жизнь, и уже превратилась в легенду.

Петроний закатил щедрый пир, затем перерезал запястья и связал их так, чтобы медленно истечь кровью, продолжая беседовать с ближайшими друзьями. Рассказывали, что тем вечером он был, как обычно, остроумен и откровенен и напоследок хорошенько насолил Нерону, продиктовав письмо, где перечислил всех половых партнеров императора и интимные подробности их совокуплений. Перед самой смертью «арбитр изящества» скрепил письмо печатью и отослал императору.

Лукан вскоре после казни христиан рассорился с Нероном, и ему запретили публиковать стихи. Тем не менее приписываемые поэту сочинения широко расходились; в них он обвинял Нерона в устроении Большого пожара. Арестованный за сговор с Пизоном, Лукан был вынужден назвать сообщников и опозорил себя упоминанием родной матери, после чего свел счеты с жизнью. Истекая кровью, он повторял слова бойца из собственной поэмы о гражданской войне:

Жизнь я покинул давно, друзья, и меня подгоняет
Близкой погибели бич: я предвижу!..[18]

Сенека, которого многие подозревали в желании сменить своего протеже на троне императора, встретил пришедших за ним преторианцев Нерона горькими словами: «Вот чем кончаются мои старания его обучить? Все мои уроки? Он убил брата и мать, а теперь убивает наставника!»