Империя солнца

Госпожа Хаг и ее отец тоже лежали на полу, но почти не разговаривали между собой, пытаясь сосредоточиться на каждой очередной попавшей под колеса выбоине. Обе миссионерские четы, к счастью, остались в Усуне. Их место заняли немолодой англичанин и его жена, чопорная особа из британского консульства в Нанкине. Они сидели в задней части грузовика, рядом с охранником, с лицами, лишенными всякого выражения, — какая-то у них там в Нанкине случилась трагедия. Между ними на скамье стоял плетеный чемодан с одеждой: водитель с охранником рылись в нем каждый вечер и всякий раз находили себе то туфли, то тапочки. Эти двое ни о чем между собой не говорили и только молча глядели на проплывающие мимо рисовые поля и каналы, из чего Джим сделал вывод: этих война больше не интересует.

Дважды в день, когда японцы останавливались, чтобы запалить на обочине костерок и приготовить себе еду, охранник приказывал Джиму отнести заключенным глиняный кувшин с водой. Все остальное время Джим был предоставлен самому себе и всей душой отдавался своей главной цели — довести старенький грузовик до того лагеря для интернированных, где японцы содержат отца и маму.

День за днем они выписывали по сельской местности милях в десяти к северо-западу от Шанхая прихотливую ломаную линию. Точного количества прошедших дней Джим не помнил, но по крайней мере они двигались вперед, а японцев, к счастью, никоим образом не беспокоило все ухудшающееся состояние заключенных.

В первый же день, выехав из Усуна и поколесив часа три по открытой местности, они добрались до бывшей семинарии св. Франциска Ксаверия на Сучжоуском шоссе, до одного из первых концентрационных лагерей, устроенных японцами вскоре после нападения на Перл-Харбор. В самой семинарии было полным-полно военных. Они до вечера простояли в длинной очереди из конфискованных автобусов Шанхайской транспортной компании, на которых привезли несколько сот бельгийцев и голландцев, штатских. Джим изо всех сил вглядывался в то, что происходило за двойным ограждением из колючей проволоки. Возле домиков слонялись группки британских солдат; многие сидели на плацу, на вынесенных из церкви молитвенных скамьях со спинками, похожие на паству какого-то странного собора под открытым небом. Но гражданских там не было — ни мужчин, ни женщин, ни детей. Охранники-японцы были слишком заняты бесконечными перекличками, чтобы снизойти до новичков, прибывших сюда в надежде, что их тоже впустят. Джим стоял на скамье и размахивал руками, так, чтобы оказаться выше проволоки и чтобы любой человек в лагере смог его увидеть.

Впрочем, сотням скучающих солдат не было никакого дела ни до шанхайских автобусов, ни до сидящих в автобусах штатских. И у Джима стало легче на душе, когда они развернулись и двинулись восвояси. Грузовик взял курс на Сучжоу, и водитель разрешил Джиму пересесть к нему в кабину. Этот английский мальчик, который за первый день успел безумно ему надоесть, теперь отчего-то внушал чувство покоя: пусть слабое, но все-таки лучше, чем ничего. В карте, испещренной японскими иероглифами, Джим не понимал ни аза, как и в долгих, обращенных к заляпанному встречными насекомыми ветровому стеклу монологах. Но он то и дело вставал на колени на своем сиденье, чтобы выглянуть, стуча зубами, в окно — навстречу каждому пролетающему мимо самолету. Казалось, все японские военно-воздушные силы встали на крыло, чтобы нанести удар по китайским войскам на западе.

На плоских полях вдоль дороги Шанхай — Сучжоу когда-то тоже шли бои; растянувшиеся на многие мили залитые затхлой водой окопы и покосившиеся, в потеках ржавчины, купола дотов напомнили Джиму иллюстрации из энциклопедии к статьям вроде «Ипр» или «Сомма», этакий огромный военный музей, в котором вот уже много лет как не было ни единого посетителя. Осколки былой войны и беспрерывно мелькавшие над головой истребители и бомбардировщики несколько взбодрили его. Ему хотелось, подобно китайскому боевому воздушному змею, взлететь над ломаными линиями брустверов и приземлиться в одном из массивных, выстроенных из мешков с песком и втиснутых между погребальными курганами укрепрайонов. Джима расстраивало, что никто из товарищей по несчастью не разделяет его интереса к войне. Это помогло бы им сохранить присутствие духа — задача, которую сам Джим находил все более и более сложной.