На самом деле, нет. Я начала сомневаться в нем примерно через два дня, когда у меня случился дурацкий случай сексуальной абстиненции. Мне нравится думать, что я выживаю и что это для общего блага.
Кингсли соблазнял меня на секс с самого первого дня. Тот факт, что он не знает, почему именно я это делаю, расстраивает его больше, чем сам запрет.
Напротив, мы вместе много занимаемся активным отдыхом, например, бегаем и даже ходим в походы с Нейтом и Гвен в прошлые выходные.
Часто я просыпаюсь от того, что его огромная эрекция прижимается к моей заднице или животу. Он стонет, называет меня секс-террористкой и идет заниматься делами в ванную.
— Спасибо за путешествие в прошлое. Теперь я снова половозрелый неудачник, который дрочит в душе, — вот что он сказал мне в первый раз, когда уступил и занялся мастурбацией.
Через неделю после запрета.
Его токсичный сарказм поднялся на ступеньку выше, и он постоянно говорил вещи, которые заставляли меня хихикать, например:
Сказать, что у меня полный иммунитет, было бы ложью. Я не только жажду его прикосновений, но мне все труднее и труднее игнорировать их или отмахиваться от них.
Именно поэтому я стараюсь планировать нашу неделю так, чтобы она проходила в основном на воздухе, с Гвен и Нейтом или даже с Кэлли и Матео.
Это бесплодные попытки отвлечься от недовольства, которое нарастает на заднем плане. Или на переднем плане для Кингсли.
Тот факт, что ему приходится иметь дело со Сьюзен в дополнение ко всему прочему, я не могу допустить.
Я стучу в дверь и вхожу, прежде чем он успевает что-то сказать.
Кингсли прислонился к дивану у большого окна, из которого открывается вид на мрачный Нью-Йорк. Он выглядит расслабленным, скрестив руки и ноги. Не говоря уже о том, что он уверен в себе и сексуален как дьявол в своем сшитом на заказ черном костюме и галстуке, который я надела на него сегодня утром.
В последнее время я почти не возвращаюсь в свою квартиру, и половина его шкафа забита моей одеждой.
Вот почему мы теперь пахнем друг другом. Одомашнивание немного странно, но в такие моменты я ощущаю, что передо мной партнер.
Человек, которого я хочу видеть рядом с собой на каждом шагу. Человек, который, когда я думаю о его уходе, вгоняет меня в депрессию.
Сьюзан поворачивает голову в мою сторону. Она сидит на диване, ее громкое розовое платье бросается в глаза.
Ее губы кривятся в улыбке.
— Аспен Леблан, приятно наконец-то познакомиться с мамой Гвинет.
Кингсли, который две секунды назад казался скучающим, поднимается во весь рост и идет ко мне. Он ничего не говорит, но ему и не нужно. Даже без слов он дает Сьюзен понять, что мы вместе и ей не стоит со мной связываться.
Не то чтобы она могла это сделать.
Я справилась со своей тетей, которая была худшей, более жестокой версией Сьюзан. Я могу справиться со снобистской, золотоискательской мачехой.
— Хотя это уже не первый раз. — она постукивает по своему острому подбородку. — Это было в больнице, верно?
Я напрягаюсь, и Кингсли медленно спрашивает:
— О чем ты говоришь?
— Двадцать один год назад меня посетила супружеская пара, утверждавшая, что ты обрюхатил их приемную дочь. Они хотели денег, как и все бедняки. Я дала им их, но только если все пойдет по моему плану. Это я предложила идею о мертворожденном ребёнке и была рядом, чтобы убедиться, что план будет хорошо выполнен. И именно я привезла Гвинет с собой и напечатала ту записку, прежде чем бросить ее перед домом. Думал, что сможешь превратить мою жизнь в ад, но ты опоздал на десятилетия, Кингсли. Я уже сделала тебя отцом-одиночкой в семнадцать лет и наблюдала в первом ряду, как ты сходил с ума в поисках матери своего ребенка, когда я точно знала, кто она. Ты думал, что мучаешь меня, но угадай, кто все это время одерживал верх?
В один момент Сьюзан сидит, а в следующий Кингсли поднимает ее за экстравагантные отвороты платья, пока ее ноги не отрываются от пола.
Я выныриваю из оцепенения от того, что она только что призналась. Подбегая к нему, я медленно касаюсь его руки, заставляя свой голос звучать спокойно.
— Отпусти ее, Кинг.