Империя свободы

Не секрет, что международные стереотипы частенько входят в противоречие с реальностью. Более того, такое противоречие — скорее правило, чем исключение. Так, например, россияне слывут в мире людьми, любящими определенный порядок, организованность и некую «высшую справедливость». Многие и сами так про себя думают. Но при этом в реальной ежедневной жизни россияне в основном живут в социальном и экономическом беспорядке, даже, если хотите, бардаке и неорганизованности, страдают, как показывают многочисленные социологические опросы, от разного рода жизненных несправедливостей, окружающих их каждый день. К примеру, разрыв в зарплатах между образовательным и нефтегазодобывающим или банковским секторами в России такой неприлично большой, что говорить о какой-то «высшей справедливости», якобы разлитой в российском обществе, просто смешно. С другой стороны, ведь никому из россиян не приходит в голову в целях достижения «высшей справедливости», например, взять и поделить национальные богатства России с теми странами, у которых — просто в силу объективной бедности их недр — нет возможности жить на нефтяную ренту. А России с недрами, конечно, повезло. И такого рода примеров можно привести еще много. Вся история человечества уже доказала, что справедливость — вещь весьма и весьма субъективная и полностью зависит от положения того, кто о ней судит.

С другой стороны, американцев считают в мире противниками «государственного порядка» и сторонниками максимального индивидуализма, воспринимающими экономическую и вообще социальную несправедливость как естественную характеристику свободного рынка и конкурентной социальной среды, которой является любая либеральная экономика. «Америка — свободная страна, и я делаю что хочу!» — эту фразу часто можно услышать от американцев. Когда кто-то пытается им что-то навязать, в ответ частенько звучит шутка наподобие: «Когда я последний раз проверял, где я живу, то выяснилось, что живу я в Америке. Разве что-то поменялось?» или «В свое время я читал Конституцию США, и это была страна свободы. Так что отвяжитесь от меня»…

Я уже как-то цитировал разговор, состоявшийся у меня много лет назад с видным американским юристом-практиком. Мой коллега одновременно профессорствовал в одной из лучших юридических школ США и, соответственно, мира. Разговор до сих пор кажется мне важным, поэтому я напомню про него.

Как водилось во времена перестройки, наша беседа неизбежно коснулась разницы между Россией и Америкой. Тогда это была горячая тема. Мы уже по традиции обсудили историю и политику, экономику и военное дело, а потом заговорили о ценностных различиях. Мой приятель стал говорить о главенстве закона, я в ответ начал было ему объяснять, насколько для людей в России важно чувство справедливости, которое для большинства гораздо выше закона. Он засмеялся и ответил: «Знаешь, в нашей американской юридической школе, в любом университете, как только студент-юрист на экзамене упоминает в качестве аргумента справедливость, мы ставим ему «два» и отсылаем на пересдачу. Справедливость — вещь сугубо субъективная и не имеет никакого отношения к работе правовой системы. Ее задача — не установление всеобщей справедливости в стране, а максимально эффективная реализация принципа главенства закона и выполнение буквы и духа закона».

Логика моего собеседника была в том, что абстрактной справедливости не бывает вообще нигде и никогда. Справедливость всегда носит конкретный исторический и социальный характер. То, что справедливо для одного человека или социальной группы, может оказаться вопиющей несправедливостью для кого-то другого. Посмотрите, например, на международное право или традиции кровной мести в разных культурах мира. Это, кстати, отлично понимали марксисты-ленинцы, которые в свое время придали понятию справедливости сугубо классовый характер. Мне тогда запомнилась еще одна мысль, которую высказал мой американский собеседник в контексте всего вышесказанного: закон, по определению, неизбежно имеет черты несправедливости, ибо он основан на необходимости его обязательного для всех выполнения, а то и принуждения. Если нельзя принудить выполнить закон — он перестает быть законом. Это, кстати, и произошло в значительной степени с международным правом.