Империя. Тихоокеанская война

— Я покинула Италию, выйдя за тебя замуж. Мафи покинула Италию, выйдя замуж за Бориса Болгарского. Тут всё понятно. Джанна же просто сбежала из Италии и наотрез отказывается туда возвращаться. Говорит, что настоящая жизнь в России, а в Риме тоска смертная и делать ей там совершенно нечего. Да так, что воспринимает мои угрозы отправить её домой в совершеннейшие штыки, соглашаясь на любые уступки, лишь бы я её не отправила к папочке и мамочке. И тут вопрос не только в перспективе стать здесь Великой Княгиней Сунгарийской. Она в принципе не хочет назад в Италию. Уверена, что так рассуждают многие из уехавших. Равно как и тех, кто ещё не уехал.

Помолчав, Маша подвела итог:

— Думаю, что через полвека-век Италия, как и весь Новоримский Союз, просто растворится в Единстве.

* * *

ЯПОНСКАЯ ИМПЕРИЯ. ГДЕ-ТО В ОКРЕСТНОСТЯХ ФУДЗИЯМЫ. 25 декабря 1921 года.

Сегодня у Ольги было настоящее Рождество. Ей даже доставили презент от принца Ямасина Такэхико из линии Ямасина — настоящую роскошную ель и целых два ящика ёлочных украшений. Служители помогли ей поставить хвойное дерево, но украшать ёлку она им не разрешила, предпочтя делать это самой.

И вот теперь у неё есть настоящие подарки — целых четыре письма из России. Первое — от мужа, второе от сына, третье от Императора, а четвертое, как это не было удивительно, было от Императрицы и писано оно было Марией собственноручно. Письмо не было слишком личным, но помимо краткого отчёта о присмотре за сыновьями Ольги, содержало и несколько не совсем дежурных фраз поддержки. Что ж, Мария не забыла свою статс-даму, и невзирая на достаточно непростые отношения между ними, всё же написала ей письмо с личными поздравлениями с Рождеством.

Письмо от мужа было наполнено словами любви и имело в комплекте фотографию генерала маркиза Берголо с их маленьким сыном на руках. Ольга Кирилловна трижды перечитала письмо и, поцеловав, бережно поставила фотографию на свой стол.

Старший сын явно не знал, что писать, и помимо общих поздравлений с наступающим Рождеством, письмо содержало в основном повествования об его учёбе в Звёздном лицее, об очередной поездке в Константинополь, о походе с Ивой и Гошей в планетарий и о предстоящем Рождественском приёме на ёлке у отца.

Ольга усмехнулась. Сын окончательно свыкся и смирился с тем, что его отец — Император Единства, и совершенно перестал как-то комплексовать по этому поводу, принимая этот факт, как должное.

Ну, и последним Ольга прочитала письмо от САМОГО. Письмо было достаточно тёплым и личным, но ровно до допустимого приличиями предела. Слова поддержки, уверения в том, что делается всё возможное для её скорейшего освобождения, что с сыновьями и мужем всё в полном порядке, пожелания здоровья и терпения, и много другого разного, что пишут обычно в такого рода письмах.

Было ясно, что все писавшие эти письма прекрасно отдавали себе отчёт в том, что они будут тщательно изучены японской цензурой. Более того, ни в одном из писем не было никаких упоминаний о войне и о происходящем на фронтах.

Собственно, о происходящем сама Ольга имела достаточно смутное представление, ибо единственным источником информации была только англоязычная газета «TheTokyo Sun», которую ей приносили каждое утро вместе с завтраком. Газета была официальной и потому содержала не так много сведений о реальном положении дел на фронтах. Единственное, судя по всё возрастающему градусу патриотизма на страницах этой газеты, было ясно, что дела для Японии развиваются не совсем уж хорошо.

Мостовская бросила взгляд в окно. Прекрасный вид на священную для всякого японца гору Фудзияма. Это уже третье место, где её размещают с момента попадания в плен. У Ольги даже сложилось убеждение, что тюремщики всерьез опасаются того, Михаил Второй отдаст приказ графу Слащеву вытащить её из плена любой ценой, так что теперь, насколько она могла судить, место содержания высокопоставленной пленницы было достаточно далеко от берега моря, чтобы максимально затруднить возможные действия русского спецназа.

Сама Ольга к этой перспективе относилась весьма скептически. Ей в плену ничего не грозило, а подвергать её опасности Миша точно не станет.

И она в глубине души смела надеяться, что не только потому не станет, что она мать его старшего сына.

Просто не станет подвергать опасности её, Ольгу.

Просто и всё.

Сложно всё.

Мостовская вновь бросила взгляд на письмо Императрицы. Мария всегда была загадкой для Ольги. Её мотивы были ей неясны, но знала Царица что-то такое, о чём сама Ольга даже не догадывалась. И потому относилась к ней достаточно спокойно, без ожидаемых сцен и проявлений ревности, невзирая на весь свой итальянский темперамент.

Что же такого она знала, а?

Господи Боже, как же Миша влияет на всех вокруг! Та же Мария расцветала прямо на глазах и не только, как женщина, но и как величина в политике, власти, могуществе, державной мудрости. Да и сама Ольга очень изменилась за эти четыре года с того дня, когда она стояла, дрожа от ужаса на той аудиенции в Кремле.