Империя тишины

По правде говоря, я никогда не видел кошек. У нас на Делосе их не было, а если здесь, на Эмеше, и держали кошек, то лишь в домах, где орнитоны не могли до них добраться.

Доктор не смотрела на меня; она склонилась над тем самым прибором, о котором мы только что говорили, и возилась с его настройкой.

– Это не так просто, Гибсон, – сказала она, и прядь ее волос выбилась из-за уха и свернулась кольцом между нами. – Не так, как со сьельсинами. Умандхи действуют не рассуждая. Их сознание работает на совершенно иных принципах.

Пока мы беседовали, я рассматривал, насколько это было возможно, хижины колонов. Мусор и обломки старых построек были сложены вместе почти так же, как строят свои гнезда птицы. Что-то напоминающее напольное покрытие старого сборного дома просто прислонили к скале, настолько обветренной временем и непогодой, что доски прилипли к ней, словно моллюски.

– А это еще что?

Я показал на ряд металлических стержней, воткнутых в песок вокруг низкой постройки. С них свисали обручи, сплетенные из обрывков проводов, веревок и какого-то вязкого вещества, которое вполне могло оказаться кишками. Они сверкали разными цветами, но не имели определенного, осмысленного рисунка и потому казались монотонно-коричневыми, как смешанные ребенком краски.

Увидев их, Валка просияла и повела меня дальше по линии берега. Я пошел следом за тавросианским ксенологом, бросив быстрый взгляд на площадку перед скалами, где сидел на корточках Энгин, окруженный, насколько я мог понять, детенышами умандхов. Малыши были почти неотличимы от взрослых, только ниже ростом. Энгин раздавал им цукаты из бумажного пакета. Анаис громко смеялась, когда маленькие существа выхватывали угощение у нее из рук.

Валка сняла с шеста обруч, и я только теперь разглядел свисавшие с него ленты. Десятки лент, с привязанными и вплетенными осколками ракушек и камешками, которые тихо позвякивали от дуновения ветра или движения обруча.

– Для чего они нужны? – задал я ожидаемый вопрос.

Она пожала плечами и передала мне обруч. Почувствовав, что это нечто вроде проверки, я задумчиво повертел странный предмет в руках.

– Эти камни не могут производить много шума.

– Для вас или для меня, – сказала Валка, снова убирая планшет в кобуру на бедре. – Умандхи видят ушами, – она для наглядности щелкнула себя по уху, – для них это очень громко.

Она подошла ближе и посмотрела на обруч через мое плечо. Это была единственная сделанная на совесть, с любовью, вещь в царстве кое-как сложенного мусора. Я провел пальцами по плетеной поверхности обруча и осторожно дернул одну подвеску. Внезапно я зажмурился, воображая, что смотрю на предмет глазами умандха.

На внутренней поверхности обруча выступали бугорки, некоторые из них были тоньше и тверже на ощупь, чем другие. В них чувствовался какой-то узор, какая-то схема.

– Это рельефный орнамент, – заключил я.

Золотистые глаза Валки удивленно вспыхнули.

– Вы читали об этом?

– Нет, – покачал я головой.

По правде говоря, я был слишком занят, переживая из-за утраты свободы, чтобы заниматься чем-то еще.

Она прищурилась и поджала губы, а через мгновение сказала:

– Первой норманской исследовательской партии потребовался десяток лет, чтобы выяснить это.

– Может быть, мне просто повезло.

Не думаю, что Валка поверила моим словам, она просто оставила их без внимания.

– Это какая-то система письменности? – спросил я.

Было бы логично, если бы такая слепая раса использовала письмо, которое можно прочесть при касании.

Валка снова пожала плечами:

– Письменность, искусство, карты. Тут нельзя сказать наверняка.

Тоже логично, учитывая то, как трудно понять разум умандхов, и все же я чувствовал, что Валка знает что-то еще, но не говорит.

– Это определенно что-нибудь значит, но…

Она произнесла это «что-нибудь» с такой определенностью, которая отметала всякие любопытные вопросы, однако я уловил в ее словах некий намек… или мне теперь представляется, будто бы я его уловил.

Над нами распростерлась тишина, пока я нерешительно рассматривал кисточку, свисавшую с небольшого, размером с тарелку, обруча. Потом взглянул на другие, выстроившиеся вдоль берега, и спросил:

– Почему они круглые?

– Что?

– Посмотрите на рамки.

Замолчав, я обеими руками повесил колокольчик обратно на столб.

– Они идеально круглые. Больше здесь нет ничего идеального. – Я показал на лачуги вокруг нас. – Почему они так старались, когда делали это?

Я представил себе, как умандхи своими тонкими щупальцами изгибают куски найденной проволоки или травинки в нужную форму, разглаживают их с такой тщательностью, которой никто не замечал за ними при исполнении других работ. Внезапное и сокрушительное чувство несхожести обрушилось на меня, стена непонимания, куда более крепкая, чем лингвистические барьеры. Я обогнул небольшую дюну и заглянул под кусок напольного покрытия, превращенный в нечто вроде крыши.

В моей голове возник еще один вопрос, и, поскольку Валка погрузилась в загадочное молчание, я высказал его вслух:

– Как выглядят ваши развалины? Я не нашел ни одной голограммы в инфосфере дворца.