Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Есть сведения, что Кун Жун «дни напролет» проводил в беседах с историком Сюнь Юэ [Хоу Хань шу, цз. 62, с. 11а]. Известно содержание одной из этих бесед. Сюнь Юэ и Кун Жун обсуждали поступок человека, который убил в дороге спутника, чтобы спасти себя и брата от голодной смерти. Сюнь Юэ полагал, что этот человек эгоистически «сохранил свою жизнь, погубив другую» и потому заслуживал наказания. Кун Жун же утверждал, что убийца поступил правильно, так как, во-первых, он выполнял сыновний долг, обязывавший его оберегать дарованные родителями жизни, а во-вторых, убитый не был его другом, и убить его значило убить всего лишь «говорящее животное» [И линь, с. 60].

Если в человеке естество затмит воспитанность, получится дикарь, а если воспитанность затмит естество, получится знаток писаний. Лишь тот, в ком естество и воспитанность пребывают в равновесии, может считаться достойным мужем.

Конфуций

Неважно, насколько аутентичен рассказ о споре Кун Жуна и Сюнь Юэ. Важно, что он отразил умонастроение ши того времени. Доводы Кун Жуна характеризуют его как поборника «страстного» образа жизни в стиле Сюнь Шуана и вместе с тем обнажают сугубо элитарную природу понятия дружбы в кругах ши.

Заслуживает внимания и образ мыслей Кун Жуна, близкий к софистической игре понятиями: строгий морализм служит у него оправданием аморализма. Без сомнения, «чистые беседы» Кун Жуна свидетельствуют о кризисе конфуцианской морали, утратившей былую власть над умами.

В свете сказанного особый интерес приобретает еще один памятник «чистых бесед» Кун Жуна, на сей раз непосредственно касающийся проблемы самосознания ши. Кун Жун заявлял, что ши Жунани превосходят своих инчуаньских коллег, и отстаивал свою точку зрения в спорах с Чэнь Цюнем, внуком Чэнь Ши.

Сохранился текст эссе Кун Жуна, в котором он доказывает свою правоту на примере восьми выдающихся уроженцев Жунани. Первым среди них Кун Жун называет Дай Цзуня, одного из близких сподвижников Гуан У-ди. «Хотя ши Инчуани неутомимы в благочестивых подвигах, – заявляет Кун Жун, – не было среди них стоявшего рядом с Сыном Неба».

Второй персонаж у Кун Жуна – некто Сюй Цзэбо, о котором сказано следующее: «Сюй Цзэбо с друзьями обсуждал падение нравов и громко рыдал по ночам. Хотя ши Инчуани скорбели о своем времени, не было среди них такого, кто так горько оплакивал свой век».

Далее следует служащий областной управы Сюй Ян, оросивший несколько сотен цин земли, и Чжан Шао, который после смерти явился другу во сне и попросил прийти на его похороны. «Хотя среди инчуаньских ши было много необычайных людей, – комментирует Кун Жун, – на такие чудеса они оказались неспособны». Затем названы: Ин Фэн, прославившийся своей ученостью; Ли Хун, решившийся умереть вместо осужденного на смерть родственника; правитель области Хо Цзывэй, якобы первым поднявший восстание против Ван Мана. Последним стоит имя Юань Чжу, казненного Лян Цзи за обличительные доклады.

Если в Хо Цзывэе Кун Жун прославляет решимость «пожертвовать семьей ради государства», то в Юань Чжу он хвалит способность «ради правды погубить себя» [Ивэнь лэйцзюй, цз. 22, с. 6а-7а].

Эссе Кун Жуна читается как миниатюрная энциклопедия нравов тогдашних ши. Остается загадкой, что побудило его восхвалять ученых Жунани за счет инчуаньцев, тем более что к числу последних принадлежал его любимый собеседник Сюнь Юэ. Возможно, ограничивая свой выбор ши позднеханьским периодом, Кун Жун преследовал определенные политические цели. Шестеро из названных им лиц прославили себя борьбой против неправедной власти: трое (Дай Цзунь, Сюй Ян, Хо Цзывэй) были врагами Ван Мана, трое (Сюй Цзэбо, Ин Фэн, Юань Чжу) отличились как бесстрашные критики временщиков. Не намекал ли Кун Жун, учитывая его враждебность к Цао Цао, на необходимость борьбы против нового диктатора?

Отметим еще два обстоятельства. Во-первых, хотя Кун Жун выступает в этом эссе наследником традиции «чистой» критики, есть основания усомниться в его преданности старым идеалам. Во-вторых, дискуссия Кун Жуна и Чэнь Цюня была чистой условностью, поскольку сановники в ставке Цао Цао за долгие годы скитаний утратили связь с родными местами и фактически представляли только самих себя. Не будет ли справедливым сказать, что в позиции Кун Жуна и в данном случае есть немалая доля позы и риторики?