Империя зла

Тут и там бегали, суетились вооруженные бойцы. Бадоев дал команду пропустить телевизионщиков. Не америкосов каких, но отечественных. Панцеры разъехались, электроавтобус с тарелками антенн на крыше и с логотипом «Союз ТВ» на бортах протиснулся поближе к броневику, захваченному террористами. Из автобуса выскочил диктор — тот, что всегда мелькал на экране, имени его Гурген Аланович не помнил, а то и не знал. Диктор кивнул министру как старому знакомому, фамильярно так — мол, привет, как дела. И улыбнулся, продемонстрировав слишком белые, слишком ровные зубы.

Интересно, какой у него станет прикус после месяца в лагере? Где-нибудь под питерским пепелищем, где ракеты укладывали особенно часто и фон до сих пор такой, что… С зубами в тех местах проблемы — выпадают, работяги жрут пюре через трубочки.

Улыбка сползла с лица диктора. Он поспешно отвернулся и с микрофоном наперевес помчался к раскуроченному панцеру, у которого выстроились алые пожарные машины. Пенные струи с шипением врезались в бушующее пламя.

— Отец, можно с тобой?

— Конечно-конечно, свет моих очей. Не только можно, но и нужно.

В сопровождении дочери, окруженный телохранителями, под прицелом трех камер, Гурген Аланович вальяжно двинул к груде металлолома. Отдав приказ проверить что там и как, он злорадно хмыкнул, когда диктор несколько замешкался, а потом, подбежав, встал слишком далеко и аж наклонился, протягивая микрофон.

— Да вы ближе, что вы, я не кусаюсь. — Хлебнув коньяка прямо из горлышка, Бадоев наконец-то почувствовал себя победителем. Все кончено. Все просто отлично. Он показал на бутылку: — Это потом уберете, да?

Его клятвенно заверили: уберут, костюмчик подчистят, животик втянут, седины благородной, если министр желает, добавят. Или наоборот — черных, как смоль, кудрей дорисуют. Все сделают в лучшем виде, не извольте беспокоиться. Говорите вот сюда, в камеру, да, уже можно, пожалуйста.

— К врагам народа у нас пощады нет и не будет! Со всеми будем поступать так же! — Гурген Аланович торжественно направил перст указующий на потушенный уже панцер, утонувший, словно в сугробе, в пене.

Как раз в этот момент из «сугроба» вынырнул боец, отправленный засвидетельствовать смерть террористов. Золотистые сержантские лычки — это, пожалуй, единственное, что у него осталось не вымаранным маслянистой гарью и не облепленным массой, препятствующей доступу кислорода.

— Нет там никого! — На чумазом лице блеснули зубы.

И Бадоеву тут же захотелось разбить бутылку об этот оскал.

— Как нет? — просипел он. В горле стало сухо-сухо. Надо срочно смочить.

Сержант посторонился, когда сам министр восстанавливаемых ресурсов влез на закопченную скользкую броню и начал протискиваться внутрь, туда, где воняет горелой изоляцией и химией, металл не остыл еще и в пене все.

Министр опустился на обгоревший остов ложемента, глотнул из бутылки. В отделении управления никого. В десантном пусто. Отпрыск Жучары со своим подельником будто сквозь землю провалился!..

Внезапная догадка озарила Гургена Алановича.

Грязный, мокрый, он вылез из панцера. Плевать, что его снимают, потом все равно сотрут, а нет — он сам их сотрет, отправит на курорты Колымы.

— Оттащить этот металлолом.

Выполнено.

Там, где стоял панцер, — зев канализационной шахты. Массивный чугунный люк рядом. А в днище любого патрульного броневика есть запасной выход — на всякий, ха-ха, пожарный случай. Да-да, Бадоеву смешно. Пока кое-кто шибко умный раздумывал, взять ли пацана живьем, тот преспокойно выбрался из бронированной тачки и нырнул в канализацию.

Бадоев взглянул на часы. Минут пятнадцать форы у мальчишки и его подельника есть.

В поле зрения попала фигура в плаще с неизменной сигаретой во рту.

— Серпень! — не помня себя от ярости, Бадоев схватил за грудки верного ищейку. — Серпень, живо вниз! Найти мне его, Серпень! Из-под земли достань! Живым или мертвым! Если живым, я сам его на ремни порежу! Сам!

Его прервал звонкий смех, оскорбительно громкий и неуместный.

Кто посмел?! Гурген Аланович оттолкнул порученца, резко обернулся, выхватив из-под пиджака автомат, вопреки скромным размерам делающий внушительные дыры, не совместимые с жизнью.

В последний миг министр удержался, палец дрогнул у спуска, не нажал.

Смеялась Лали. Он едва не убил родную дочь!

А она искренне радовалась его неудаче, не скрывала своего нежданного счастья:

— Он жив! Ванька жив!

И все это снимали телевизионщики.

— Потом уберете, да?! — Гурген Аланович рванул к диктору, который наблюдал за сценой со стороны, вновь скаля слишком правильные зубы. И вопреки обещаниям понял: не уберут, сохранят, покажут кому надо. — Ты еще здесь?! — рявкнул он Серпню.

Словно издеваясь, этот уродливый ублюдок неспешно вытащил пачку, сунул сигарету в свой мерзкий вонючий рот, прикурил и лишь тогда нырнул в шахту.

Гурген Аланович шарахнул бутылкой об асфальт.

* * *

— Пятьдесят вторая.

Уже не мчались — Маршал выдохся, — но все равно резво двигались по колени в вонючей воде. Если сразу сбросить ментовские броники, почему бы и не резво? Особенно зная, что по следу пустят безжалостных убийц.