Имперский маг. Оружие возмездия

— Какая поразительная средневековая преданность, — изумился Габровски. — Погибнуть, грудью прикрывая хозяина. В этом есть что-то азиатское…

— А ведь вы правы, он действительно остался жив, — заметил Эдельман. — И, кажется, приходит в себя.

— Я бы не стал ждать, покуда он очнётся, — опасливо произнёс Габровски.

— Я хочу, чтобы он знал, от чьей руки погибнет.

Хайнц снова сделал попытку подняться. На руку ему наступила тяжеленная, как танк, нога в перемазанном глиной ботинке. Хайнц сдавленно вскрикнул.

— Ну что, глиста, проси прощения, — с ленивым благодушием приказал ротенфюрер. — И заодно вылижи мою обувку.

Хайнц порывался выдернуть кисть руки из-под подошвы, но ротенфюрер навалился всем весом, и перед глазами всё поплыло от боли.

— Ты, жирное дерьмо, — отчётливо выговорил Хайнц. — Возьми поссы на свои сраные башмаки, станут чистыми. Или, думаешь, не попадёшь?

Солдат убрал ногу с руки Хайнца и принялся, громко сопя, методично обрабатывать его сокрушительными пинками. Притомившись, мучитель напомнил:

— Проси прощения, недоносок! Не то из тебя отбивную сделаю. Ну и чего тебе смешно, кретину?

Хайнц, лёжа на холодных камнях, смотрел в невозможное, неземное густо-фиолетовое небо с алыми вспышками и улыбался разбитым ртом.

— Слушай, а это правда, что свиньи никогда не смотрят вверх? Ты, боров, должен знать.

Он извернулся, защищая живот от нового удара.

На алтарь легла крупная длиннопалая рука в драгоценных перстнях. Штернберг сел, опираясь на низкий стол жертвенника. Его покачивало из стороны в сторону, из носа текла кровь.

Эдельман навёл на него пистолет:

— Надеюсь, вы меня узнали, рейхсмагиер. Надеюсь, вы уже поняли, что ваша преступная затея провалилась. Я бы предпочёл, чтобы вы и все вам подобные предстали перед судом будущей свободной Германии. Хотя, конечно, было бы наивно надеяться, что вы станете дожидаться суда. Но всё же на этом свете существует справедливость…

Грянул гулкий винтовочный выстрел. Эдельман пошатнулся, упал на подломившиеся колени и опрокинулся навзничь. На его светло-серой шинели, на груди, быстро расплывалось ярко-алое пятно. На мгновение настала пронзительная, ошарашенная тишина. Приподнявшись, Хайнц увидел на противоположной стороне площади укрывшегося в тени огромных камней Вилли Фрая. Подросток Вилли, спокойный и собранный, как на стрельбище, передёрнул затвор и снова вскинул винтовку (как, когда успел её раздобыть?), ловя на мушку штатского. Тот успел распластаться по земле, спрятавшись за жертвенником. Тогда Вилли вторым выстрелом уложил стоявшего ближе прочих к Штернбергу солдата. В него самого уже палили со всех сторон. Он скрылся среди камней, несколько человек бросились за ним. Между мегалитов забились вспышки и трескучее эхо коротких очередей. Очень скоро всё стихло.

Штернберг, шатаясь, поднялся на ноги. Высоченный и широкоплечий, он, возвышаясь посреди пустой площади, был идеальной мишенью. Десятка два автоматчиков целились в него, но никто не посмел выстрелить. Он постоял, неустойчиво переступая с ноги на ногу, и рухнул на колени. Осторожно, словно отказываясь принять очевидное, потрогал неподвижное тело Франца, приподнял, привлёк к себе. За его склонённой спиной штатский, пригибаясь, тащил чемодан.

А Штернберг смотрел куда-то вдаль, тихо поглаживая мёртвое лицо оруженосца. Сейчас, перемазанный своей и чужой кровью, страшный как упырь, он выглядел сущим чудовищем в чёрной шкуре, с драконьим гребнем приподнятых порывами ветра светлых волос, с совершенно незнакомым, неживым лицом, на котором провалившиеся в кромешный мрак глаза были скрыты надтреснутыми очками. Он встал, поднял тело ординарца — так легко, словно крепко сложённый юноша весил не больше ребёнка, — и бережно уложил на алтарный камень. Сам опустился рядом на землю, что-то бормоча и мотая головой, точно полоумный. Потом поглядел вперёд и вверх, на равнодушную громаду скалы. Тишина разбилась вдребезги под его протяжным хриплым воем, полным горчайшего бессилия и непримиримого чёрного бешенства.

За криком лавиной обвалилось многократное эхо. Набирающий силу ветер принёс редкие хлопья снега и — удивительное тепло, дохнувшее со стороны реки, словно там стояла гигантская печь. По площади вместе с позёмкой пробежала волна рыже-жёлтых листьев, взявшихся неведомо откуда, — ведь все деревья в округе стояли голые, оцепеневшие от холода, а опавшая листва давно почернела от дождей и смёрзлась под покровом густого инея. Следующий порыв ветра, горячий и свежий, был наполнен — немыслимое дело — явственно ощутимым ароматом цветов; вперемешку со снегом по площади мело белые яблоневые лепестки, и следом за ними летели жёлтые листья. Солдаты забеспокоились, заозирались кругом, не зная, что предпринять. Роща по правую сторону от капища на глазах затуманивалась зелёной дымкой стремительно проклёвывающейся листвы, а по левую сторону деревья стояли потемневшие, мёртвые, и под порывами ветра с них осыпалась кора. Холодный яркий свет был рассеян в воздухе, словно пыль. Небо было фиолетово-чёрным.