Имперский маг. Оружие возмездия

Дрожа и спотыкаясь, хватаясь за стены, Штернберг пошёл прочь. Он прижимал ладони к невидимой ране и беззвучно рыдал от запоздалого ужаса. Таким его и нашли солдаты внешней охраны оккультного сектора Вайшенфельда — трясущимся, оборванным, бессмысленно бредущим куда-то вдоль стен. Правда, на вопрос лейтенанта: «Что с вами, рейхсмагиер, вы ранены?» — Штернберг, через силу выпрямившись, широко, дико улыбнулся и отчётливо произнёс спокойным голосом: «Я, собственно, ищу свои очки. Было бы неплохо, если б вы помогли мне их отыскать. А если вам нужен Мёльдерс — он вон там. Отдыхает». С этими словами Штернберг схватил лейтенанта за плечо и повалился без чувств, едва не сбив его с ног.

Адлерштайн 23 октября 1944 года

Из комнаты рядом с библиотекой доносилась фортепианная музыка. Играли «Лунную сонату» Бетховена. Величественная мелодия, торжественная и печальная, тихо плыла сквозь сумрак к пасмурно-серым высоким окнам, за которыми шуршал дождь.

Илефельд прислушивался к музыке с болезненной гримасой на благообразном породистом лице.

— Ну и как вам сей белокурый рыцарь рейха? — спросил Зельман с прохладной усмешкой посла богатого государства, объявившего нейтралитет.

Илефельд нервно зажевал сигару.

— Совершенно балаганная фигура, — констатировал он, выдохнув сквозь зубы дым, такой же серебристый, как его короткостриженные волосы. — Это не офицер СС. Это вообще не офицер. Меня поражает, как ему до сих пор не нашили красный винкель на грудь. Хотя если все приписываемые ему достижения — правда… Всё равно никогда не понимал этого попустительства по отношению ко всяким выскочкам от науки. Я далее не знаю, как с ним, чёрт побери, разговаривать. Он то мелет какую-то чепуху, то обращает на меня внимания не больше, чем на грязную стену. Создаётся впечатление, что у него нет ни малейшего представления о субординации.

Зельман благодушно заметил:

— Его можно понять. Он считает, с ним обошлись несправедливо, не обсудив в его присутствии все условия проведения операции. Ведь, в конечном счёте, он, и только он ответствен за её успех.

Илефельд сердито покосился на Зельмана.

— Да вам, я вижу, в радость глядеть на этот вертеп. Вместо того чтобы призвать к порядку зарвавшегося юнца… — Илефельд вздохнул, только сейчас, вероятно, начиная в полной мере ощущать всю тяжесть возложенного на него поручения, лишь с виду такого простого. Он был достоин искренней жалости: от штернберговского нахальства, пожалуй, осатанел бы сам архангел Михаил.

При первой встрече с группенфюрером Штернберг повёл себя, как Зельман и опасался, самым что ни на есть чудовищным образом. Чудовищным без преувеличения. Обескуражить кого-нибудь, выбить из колеи, выбросить из седла — в таких вещах Штернберг был непревзойдённым мастером. Перво-наперво Штернберг продемонстрировал свою фирменную улыбку и светским тоном сообщил, что у группенфюрера очень выразительные шрамы. Что они свидетельствуют о его несомненной доблести. Что врач, который эти шрамы создавал, знал своё дело (и это, увы, было чистой правдой: в молодости Илефельду очень хотелось заполучить шрамы дуэлянта — символ отчаянной храбрости, — но самих дуэлей он страшился и оттого попросил одного доктора оказать ему любезность, щедро заплатив за молчание). Постыдная тайна была извлечена на свет в присутствии всех без исключения сопровождающих группенфюрера. Илефельд побелел. Штернберг полюбопытствовал, как течёт жизнь в Берлине, и обмолвился как бы между прочим, что в древности германская столица была маленькой славянской деревенькой. Илефельд едва не сел мимо кресла.

— Да вы не отчаивайтесь, — сказал Зельман, усмехаясь. С подобной встречи когда-то началось сотрудничество его отдела (гестаповского отдела IV Н, выслеживающего противников режима, наделённых сверхъестественными способностями) и оккультистов «Аненэрбе». — Если первая доза не оказалась роковой, значит, всё последующее будет оказывать только терапевтическое воздействие.

Илефельд молча посмотрел на гестаповца, явно заподозрив его в особо изощрённом издевательстве, и вышел из библиотеки. Отворилась дверь, звуки музыки стали громче, отчётливей. Оставшись в одиночестве, Зельман прошёл вдоль ряда тусклых окон и остановился напротив портрета фюрера, висевшего в самом тёмном углу, но освещённого специальной маленькой лампочкой. Вождь нации, воинственно насупившись, сурово таращил с портрета тёмно-синие глаза. Ко лбу прилипла косая чёлка.