Имперский маг. Оружие возмездия

«Командир обещал отвести нас завтра на то самое место, что-то вроде древнего храма, и устроить нам, как он выразился, «генеральную репетицию». А ещё через пару дней, он говорит, мы приступим к выполнению нашей задачи».

Поставив точку, Хайнц спрятал дневник, очинил карандаш и, не зная, чем ещё заняться до отбоя, вышел во двор, где в сгущавшейся тьме гулял промозглый ветер и скрипели деревья. Хайнц обошёл дом — с этой стороны было тише; тусклый свет падал на переплетение ветвей из окон на втором этаже. Там были комнаты Штернберга.

* * *

« От 31.X.44 1.XI.44(уже четыре часа утра, чёрт побери).

Под вечер наконец оказались в Рабенхорсте. Операция назначена на седьмое. Коньяк, должно быть, скоро прожжёт мне нутро насквозь. Бедняга Франц сильно переживает, что я теперь каждую ночь провожу наедине с бутылкой.

Далеко не самая подходящая пора, дабы признать, что в последнее время по окраинам рассудка бродит нечто, слишком напоминающее — я не подберу другого слова — ужас.

Мне взбрело в голову, будто следует побывать на капище одному прежде, чем всё это начнётся, — испросить благословения, что ли. Подъехал туда уже затемно и долго не выдержал: запредельная тишина этого места будто смычком водит по нервам. Последний раз я был на Зонненштайне более полумесяца назад. Стоит ли дальше обманываться, говоря себе, что ничего не изменилось?

С тех пор как я выложил перед Гиммлером первый набросок операции, Зеркала безмолвствуют. Лишь изредка — какие-то странные зловещие сны, значения которых я понять не могу. Скорее всего, просто бред воспалённого рассудка. Молчание Зеркал то обнадёживает меня, то пугает. Я не чувствую больше того таинственного пронзительного взгляда, что ощущал прежде, когда приходил на капище; не чувствую тех незримых рук, что покровительственно ложились мне на плечи. Всё это время, всякий раз приходя на капище (или в лабораторию), я всматривался в Зеркала и видел глухой безжизненный камень — или смутную тень в глубине тусклой стальной поверхности — высокую, длинноголовую тень, которая, быть может, принадлежит и не мне вовсе, а Мёльдерсу. Я уже не знаю, кому именно. Но определённо тому, с кем я боюсь встретиться взглядом.

Тому, кто первый шагнёт в мир, где будет править Великая Германия.

Вот где кроется истинный ужас.

Но я всё равно должен довести это дело до конца. Должен. Да поможет мне Бог».

Это была последняя запись в чёрной тетради. Штернберг ещё раз перечитал, мрачно усмехнулся. Шелуха, всё шелуха. Кому адресовано, зачем писал? Будто письма несуществующему адресату. Только одному человеку на свете он дал бы их прочесть.

Но это уже неважно.

Штернберг задумчиво посмотрел на тетрадь, медленно поворачивая её в руке. По верхнему обрезу растёкся огонь. Когда пламя немного окрепло, Штернберг бросил тетрадь в камин и отошёл к окну. К чёрту эти записки. В новом времени никому в них не будет надобности. Уж ему-то точно. Он знал, что в назначенный срок суждено навсегда переродиться не только его родине, но и ему самому.