Имперский маг. Оружие возмездия

— Это сокращённая форма очень древнего немецкого имени Адальрих. А означает… — Штернберг смущённо рассмеялся. — «Могущественный и благородный». Ну, первому я всегда старался соответствовать, а вот второму… Впрочем, мы отвлеклись. Сегодня твоя задача — назубок выучить легенду, на пограничных пунктах принято задавать дурацкие вопросы. В общих чертах картина такая: ты, Фелицитас Зиннер, возвращаешься на родину, в Швейцарию, от немецких родственников, у которых гостила месяц, а твой жених-немец, который будет тебя сопровождать…

Штернберг осёкся. Он никогда ещё не видел такой ослепительной вспышки радости на чьём-либо лице.

— Мы уедем в Швейцарию?.. — прошептала Дана, стиснув его запястья горячими руками. В уголках её глаз дрожали светлые слёзы. — Мы вдвоём уедем отсюда прямиком в Швейцарию? Навсегда-навсегда?

Он лишился голоса. Было мгновение, когда оберштурмбанфюрер СС стоял на самом краю бездонной пропасти, и кто-то, никогда не носивший униформы, целился в него из ружья, заряженного патронами с серебряными пулями, чтобы, без сожаления отправив эсэсовца в небытие, повторить: «Навсегда-навсегда», подхватить на руки свою ученицу, отнести её к автомобилю и стуком захлопнувшейся двери обрубить прошлое, чтобы укатить в сияющее будущее, где его ждут счета в швейцарских банках и целый свободный мир, преподнесённый в дар одной девушке, не видевшей пока в жизни ничего, кроме тюрьмы. В этом мире не будет беснующихся в одурелом эфире надсадных речей, зарева крематориев, выстрелов, вминающих в землю безоружные толпы, полосатых роб и колючей проволоки. И, вероятнее всего, на политических картах этого мира скоро станет ровно одним государством меньше…

— Нет, — тихо сказал Штернберг. — Я, к сожалению, с тобой поехать не смогу. У меня слишком приметная внешность. Тебя будет сопровождать Франц, его документы уже подготовлены. Вы вместе пересечёте границу, и он довезёт тебя до отеля… Да, тех денег, что я тебе дам, при экономных расходах должно хватить надолго…

— А вы приедете в этот отель позже? — со звонкой настойчивостью спросила Дана. Глядя в полные дрожащего сияния зелёные моря её умоляющих глаз, невозможно было произнести «нет». Но всё же Штернберг осмелился это произнести. Прозрачные моря мгновенно покрылись тусклым льдом.

— Почему? Почему вы со мной не поедете? — глухо спросила она и резко отвернулась. На последнем слове её голос переломился, как обугленный стебель.

— Дана… Моя страна находится в состоянии тяжелейшей войны. Что бы там ни трещали пропагандисты, положение критическое, почти безвыходное. Так вот, если я сейчас уеду, оно станет совсем безвыходным.

— Ну и пусть! — яростно выкрикнула девушка. — Для кого вы собираетесь искать выход? Для вашего фюрера, что ли, который и затеял эту чёртову войну? Для коменданта Равенсбрюка? И его кодлы? Да пускай они все тут сдохнут под бомбёжками, туда им и дорога, вам-то что?

— Дана, я прекрасно понимаю, что ты и полмира в придачу хотели бы сейчас видеть Германию не иначе как раскатанной в пустыню русскими танками. Наверное, это даже было бы справедливо. Хотя бы из-за Равенсбрюка. Но это моя страна, какой бы она ни была. Если я сейчас покину её, я буду никто. Просто никто. Совсем никто. Тень без имени, без прошлого… Кто это вон тот длинный тип? А, так… Беглый нацист. Подрапал, когда понял, что его шайке ничего не светит. Как крыса с тонущего корабля… Это до тошноты банально звучит, но человек без родины — всё равно что дерево без корней.

— Значит, я и есть дерево без корней, — вставила Дана.

— Ты так выросла. Есть такое пустынное растение, перекати-поле. Наступает момент, когда ему приходится отрываться от корня.

— А у вас, значит, так называемый долг. Перед вашим фатерляндом.

— Да, многие называют это именно так.

— Но вы же сами говорили… — Дана кусала губы, чтобы не расплакаться, — вы же говорили, что подчиняться нужно только рассудком, только тогда, когда это выгодно… А вам же теперь совсем невыгодно, разве не так?.. Так что ж получается, вы врали?

— Нет, я не врал, — горько сказал Штернберг. — Я очень сильно заблуждался.

— Тогда я никуда не поеду, — с мрачной решимостью заявила девушка. — Я вот сейчас возьму этот дурацкий паспорт и порву его на куски. — Она и впрямь хищно вцепилась в документ, но, едва взглянув в лицо Штернбергу, аккуратно положила книжечку на место. И тут из её глаз брызнули слёзы, яркие, словно звёзды утренней росы в лучах солнца. Она плакала, как жестоко наказанный маленький ребёнок, взахлёб и навзрыд, широко раскрывая истерзанный рот, но, господи, даже сейчас она никак не могла стать некрасивой. Штернберг, насквозь пронзённый этой вспышкой, будто раскалённой иглой, упал перед девушкой на колени и гладил её мокрое лицо, бормоча какую-то бессмыслицу, валом идущую мимо сознания.