Имперский рубеж

— «Кабул — главный город Афганистана или в более тесном смысле северо-восточной части его — Кабулистана, которая ограничивается на севере Гиндукушем и Кафиристаном, на западе областью живущих в пустынях Паропамиза (в Гурджистане) аймаков и хазара, на юге — Кандахаром, на востоке — Пешаваром и другими лежащими по правому берегу Инда бывшими индобританскими местностями и орошается текущею с запада на восток быстроводною рекою Кабулом. Город находится на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, в ущелье, на берегах реки Кабул, и с трех сторон окружен высокими горами, оставляющими лишь узкий проход; на них построена крепостная стена, ныне пришедшая в полную ветхость и местами представляющая собой сплошные руины. Около ста пятидесяти — двухсот тысяч жителей, в том числе много армян и евреев. Улицы узки и грязны, дома высоки, с плоскими крышами, иногда вроде небольших крепостей. Кабул — важное складочное место для караванов между Персией и Индией и центр значительной торговли. К югу от города известен надгробный памятник великого могола Бабура, а к юго-востоку, на выдающемся уступе скалы, крепость Бала-Хиссар; на склоне горы старый эмирский дворец и прилежащие к нему ров и вал. Выше крепости, на вершине скалы — цитадель и еще один дворец, построенный Дост-Мухаммедом…» Каков слог, а?!

— Прямо-таки Семенов-Тянь-Шанский…

— Нет, господа, Пржевальский!

— И тоже «ский». Вы заметили?

— Нет, я определенно это где-то читал, — недовольно заметил по-прежнему невидимый в дыму давешний игрок в нарды. — Это чистый плагиат, господа!

«Да, именно этот фрагмент я наглым образом украл у Брокгауза и Ефрона, — смущенно подумал Саша, до сих пор так и не выкроивший времени выбраться и посмотреть самолично — существует ли еще надгробье Великого Бабура или его след простыл. — Стыдно-то как… Но как это стало известно Еланцеву?»

— Тянь-Шанский, Пржевальский и Бежецкий. Вы только вслушайтесь в музыку этих фамилий! — надрывался Еланцев. — А вот еще интереснее…

— И от стены уже даже руин не осталось — все бачи на дувалы растащили, — хохотал штаб-ротмистр Порываев.

«Так это же мой дневник! — узнал знакомую обложку Саша. — Вон, и уголок растрепан… Откуда он у поручика?… Да он же…»

На этот раз Еланцев, видимо, все же заложил чем-то нужную страницу, поскольку распахнул на ней тетрадь сразу, без поисков.

— «Она просто прелесть, — прочел он, старательно подражая голосу актера Великосвятского — известного героя-любовника и звезды душещипательных дамских телесериалов. — Сколько шарма заключено в этой женщине… Я люблю ее. С ближайшей почтой я собираюсь отправить письмо батюшке, чтобы…»

— Еланцев, не смейте! Вы… вы подлец, сударь! — Сжав кулаки, бледный от ярости, Александр стоял и смотрел в лицо своему — как он думал еще недавно — другу. — Вы мерзкий подлец! Я… Я вас вызываю!

— «…испросить соизволения», — автоматически дочитал фразу поручик в гробовой тишине.

Лица всех присутствующих обернулись к Бежецкому, тишина сгустилась и стала прямо-таки осязаемой, один лишь «игрок в нарды» капризно тянул из своего угла: «Продолжайте, Еланцев! Чего вы замолчали?…» — пока на него не зашикали.

Дело следовало завершить.

Александр приблизился к Еланцеву, все еще державшему в руке дневник и криво усмехавшемуся одним углом рта, помедлил секунду и размахнулся, чтобы от души влепить фату пощечину. Но поручик ловко перехватил его ладонь и так сжал, что хрустнули суставы.

— А вот это лишнее, мой мальчик. — В наглых глазах не было и капли обычной иронии. — Будем считать, что оскорбление действием имело место, Бежецкий. Я вас вызываю.

— Одумайтесь, поручик! — раздалось сразу несколько голосов. — К чему все это? Он пошутил…

— Вызов принят, — с каким-то даже облегчением выдохнул Саша, с трудом вырвав свою руку из стального захвата Еланцева.

10

Утро выдалось прохладным, и все участники готовящейся драмы поеживались, немилосердно раздирая в зевках рты и кутаясь в плащи и куртки.

Отсюда, с горы, просыпающийся Кабул казался рельефной штабной картой. И если на высоте завывал прохладный ветер, в долине, судя по белесым иголочкам дымков, царила полная тишина.

— А ведь не май месяц, господа, — резонно заметил Еланцев, выбираясь из своего вездехода и по-извозчицки хлопая себя крест-накрест руками, чтобы хоть чуточку согреться. С каждым словом изо рта у него вылетали клубы пара.

— Совершенно верно, поручик, — добавил Иннокентий Порфирьевич, предусмотрительно захвативший с собой в горы подбитый ватой туземный халат (разве что тщательно выстиранный и избавленный от непременных «постояльцев» современными средствами санитарии) и теперь в него облачавшийся, разом становясь похожим на одного из аборигенов. — И, кроме того, осмелюсь заметить, мы с вами сейчас находимся на высоте двух с лишним тысяч метров над уровнем всеми нами любимого Финского залива.

— Кому как, — пожал плечами поручик. — Мне лично приятнее Москва-река.

— Тогда вам легче, — нахлобучил на голову войлочный колпак полковник, окончательно превращаясь в туземца.