Имперский рубеж

— За измену, естественно, — равнодушно бросил Герман. — Продались англичанам за тридцать сребреников, как водится. Не сребреников, конечно, фунтов стерлингов, и не за тридцать, надо полагать, а побольше, но сути это не меняет. По закону полагалось их четвертовать, но король в последний момент милостиво заменил четвертование банальным отсечением головы.

— Гуманист…

— Да, Саша, гуманист. Без ерничанья. Вы знаете, что такое четвертование? Это когда…

— И много здесь таких? — Слушать подробности еще одного человеконенавистнического действа для поручика было невыносимо.

— Каких? — неохотно прервал Еланцев начатое было описание казни.

— Сочувствующих англичанам.

— Хватает, увы… Так куда мы сейчас? — Офицеры стояли на перекрестке двух улиц. — По бабам-с?

— Нет! — У Саши это вырвалось почти отчаянно. — Я лично домой.

— Давайте я тогда провожу вас, — снисходительно оглядел его с ног до головы поручик. — Сильных впечатлений с вас на сегодня, похоже, действительно достаточно… Впрочем…

— Что еще? — Молодому человеку нестерпимо хотелось добраться до постели и постараться забыть виденное.

— А вы ведь действительно больны, — покачал Еланцев головой. — Простуда здесь штука редкая — высокогорье, солнце жарит, как медицинская бактерицидная лампа, — но меткая. Придется применить самое безотказное средство.

— Хватит, поручик! Не нужны мне никакие ваши средства… — попытался протестовать юноша, но бессердечный Еланцев уже требовательно махал рукой проезжающей мимо «бурбухайке», цепко придерживая подопечного за рукав…

* * *

— Я прямо как на свет заново народился…

— Ну вот, а вы еще не хотели ехать. Урок вам на будущее, поручик, слушайтесь во всем старших товарищей.

Офицеры, замотанные в простыни наподобие римских патрициев, сидели в тесном предбаннике и пили из огромных глиняных кружек ароматный травяной чай. После раскаленной парной душа у Александра никак не желала занимать положенное ей по ранжиру место, витая где-то в высоких эмпиреях, откуда все бренное и земное казалось мелким и ничтожным. Даже только что пережитое потрясение от варварского человекоубийства.

Еланцев привез совсем сникшего Бежецкого в расположение Шестнадцатого Сибирского пехотного полка, ротой которого командовал, и тут же потащил в хорошо протопленную, но еще девственно-чистую баню. А по пути объяснил, как Саше повезло: день сегодня выдался банный, но офицеры собирались приступить к ритуалу омовения лишь через час — большинство было занято другими, не менее приятными делами. А уж там за прибывших взялся опытный банщик, унтер Хамидуллин, царь и бог банного дела, как отрекомендовал Герман своему приятелю пожилого, бритого наголо татарина.

— Я и не знал, что здесь есть баня. — Саша отхлебнул круто заваренного напитка и прямо-таки почувствовал, как хворь улетучивается через поры вместе с обильным потом.

— Ха! — Поручик нацедил себе еще кружечку из огромного пузатого чайника и, чокнувшись со своим визави, оперся спиной на затянутую свежей простыней дощатую стену — саму по себе целое сокровище в здешних местах. — Баня для солдата — первое дело! У нас их тут целых три: офицерская, вот эта, и две для нижних чинов. Вы не представляете, с какими трудностями привезены сюда те венички, что прикасались сегодня к вашему сиятельному телу! Настоящая береза, граф!

— Я думал, здесь только душ…

— И душ тоже. А в городе есть турецкая баня. Но это — для неженок-европейцев, потому как для коренного русака ничего лучше русской парной нет.

— Но нижние чины…

— А что они — не русские, что ли? Кому нужен завшивевший солдат? А в боевом патрулировании, когда не мыться и не менять одежду приходится по нескольку дней кряду, как не завшиветь? И не только нижние чины «блондиночек» подцепляют, поручик, да-с!

— Офицеры тоже?

— Тоже. Мы ведь хоть и «белая кость», а из того же теста слеплены. И в кишлаки заходим вместе с нижними чинами, и в вездеходах бок о бок с ними трясемся. Так что вши, Сашенька, нас роднят. Стирают, как выражаются господа социалисты, классовые различия. А вы-то небось и не знали о существовании этого зловредного насекомого, а?

— Я думал, что раз двадцатый век на исходе…

— Двадцатый век там, — махнул поручик кружкой в сторону крошечного, подслеповатого окошка, мутного от осевшей на стекло влаги. — В Империи. А здесь в точном соответствии с гипотезами швейцарца Эйнштейна — пространство и время относительны.

— Это как?

— Да очень просто! Здесь, в Кабуле, время отстает от санкт-петербургского на два часа. Так?

— Так.

— Значит, на самом деле — лет на пятьдесят. Но чем дальше от нашего посольства — тем глубже в историю мы погружаемся. В Герате, например, уже девятнадцатый век. А в Кандагаре — пятнадцатый, если не дальше…

Еланцев потянулся всем телом, и край простыни соскользнул с мускулистого плеча, обнажив синеватую звездочку заросшего шрама чуть ниже левой ключицы.

— Что замерли, — оборвал себя Еланцев. — Любуетесь моим античным торсом? Предупреждаю, поручик: я к содомии отношусь резко отрицательно…

— Где это вас? — выдавил Саша, не обращая внимания на скабрезность.