Имперский сыщик. Аховмедская святыня

Разошелся, раздухарился, раззадорился Моршан. Дышал на путников хмельным угаром, ворчал и переругивался, раскрыв окна ночлежных домов, стенал о новом, еще не наступившем дне и страдал. В диковинку было все Миху. Слышал он нелестное об этом районе, но ранее никогда и не подумал бы, что так все плохо. Да их же Никольская, где и ограбить могут, но не спьяну, а по делу исключительно (и нечего ночами по улицам шастать, тем паче хмельным). Тут же видно, что терзаются люди от такой жизни, и от своих мучений стараются другим боль причинить.

Лишь когда Покровку проехали, стало все меняться. Освещение тут не в пример лучше, крики и брань почти прекратились, да и общество совершенно другого качеству по улицам ходит. Даже ваньки тут не торопятся быстрее проскользнуть, а чинно едут, благообразно. Только теперь Витольд Львович, все это время молчавший и думавший, встрепенулся, внезапно от дремы пробудившись, и сказал:

— Я ему перо оплавленное показал. И сказал, где нашел. Мыслями своими поделился по поводу температуры, при которой бриллианты в графит превратились.

— А он что? — подался вперед Мих.

— Заинтересовался, — не сразу ответил Меркулов, тщательно подбирая нужное слово, — он не дурак, сам понимает, что и к чему.

— Дурно получилось. Вроде как Его превосходительству сначала надо было о пере доложиться.

— Так или иначе, но Александр Александрович завтра узнает о нем. А я выясню, через кого Павел Мстиславович вхож в полицмейстерство.

— Как это, господин?

— Завтра увидишь. Интересно другое: как теперь себя будет вести Аристов. Как я говорил, алиби у него железное, но вместе с тем все, а теперь и главная улика, указывает на него. Под ним, естественно, я подразумеваю его семью.

— Голова у меня пухнет, господин, от энтих вывертов.

— И то ли еще будет, Мих. Чувствую, все тут очень запутанно. Ну да ладно, нам бы скорее Элариэля найти да поговорить хорошенько.

И замолчал. Орчук пару раз пытался разговор продолжить, ведь что может быть лучше, чем дорогой покумекать о том о сем, тем паче с человеком интересным, — да Меркулов опять в себя ушел. Мих уже к раздумьям господина привыкать начал. Смерть как завлекательно у него все происходило. Сидит, думает, думает, думает — и раз, мысль нужную нащупывает. У орчука лишь наоборот: чем больше размышляет на один и тот же предмет, тем сильнее голова болит, а выхода положительного никакого нет.

За тем и до дома добрались. Мих сначала в трактир сбегал, что подале находился. Слышал, будто там блюда вкуснее, хоть и дороже немного. Принес блюдо с презабавным названием беф-аля-строганов, на деле представляющий собой заветренные куски говядины, залитые странным соусом с запахом сметаны, захватил остатки судака орли-сомат и запеченного глухаря. Не будь так поздно, то и поболее выбрать можно, так же — пришлось довольствоваться и оным.

Отужинали — Мих с аппетитом, а титулярный советник скорее рассеянно. После орчук за водой для умывания сбегал. Легли. Полукровка соорудил себе нечто вроде топчана в столовой. Тесновато, но ничего — крыша над головой есть, уже ладно. Лег, а сам прислушивается, как господин там кряхтит. Спрашивал, чего болит, тот отнекивается. Может, конечно, ребра после того удара повредил, так не сознается. Еще и револьвер новехонький рядом с собой положил, неужто опасается чего?

Накрутил себя орчук, настращал опасностями мнимыми, аж сон прошел. Так и провел всю ночь вздрагивая. Только задремлет, как сон дурной пойдет. В нем Черный, тот, что в плаще, росту невиданного, вроде по улицам ходит и в окна заглядывает. И чудится Миху, что ежели взглядом с ним встретиться, руку тот протянет и заберет с собой.

Вот снаружи звякнуло, от окна тень надвинулась. Вздрогнул орчук, вскрикнул негромко и проснулся. Тихо в доме, на улице только кто-то уходит торопливо, а так ничего. Его благородие спит, разбросал свои руки худые, лицо, и без того полнокровностью не обладавшее, теперь вовсе бледно. Эх, кормить его надо, да как следует. Да физической активностью нагрузить, только хитро подступиться, а не в лоб. Ну ничего, Витольд Львович хоть и умен, а пронырливости в нем чуть да маленько, не то что у Миха.

Лег орчук на другой бок, а сна нет. Так и ворочался до самого утра, точнее, почти до самого.

На рассвете, когда даже рабочие еще только глаз наполовину открывают и думают, что вставать скоро пора настанет, послышался шум шагов по лестнице, а позже и стук в дверь. Орчук на ноги поднялся и открывать пошел. Мысли недобрые, к самому плохому готов уже был, и зря, как оказалось. То гонец оказался, из их ведомства, совсем парнишка на вид.

— Добрый день, Их благородие дома?! — рявкнул он.

— Дома, дома. Ты чего, балда, голосишь? Спит Его благородие.

— Не сплю, Мих, — послышался голос позади. Не иначе как Меркулов на ноги поднялся.