Импортный свидетель (сборник)

1. Уголовное дело № 21/38 у следователя ОВД изъять.

2. Уголовное дело № 21/38 передать следователю госбезопасности.

Заместитель прокурора города государственный советник юстиции 3-го класса

К С. Павлищев

17

Те, кому выпала доля оказаться в камерах-резервациях, были в большинстве своем сильные духом люди, еще сравнительно недавно сильные и физически. Но после всего, что они испытали в тюрьмах, концлагерях, в пути и в подвалах Центра, после всего того, чего навидались и что пережили, истощенные, изнуренные, ежечасно готовые к смерти, но уже видящие в ней только избавление от новых страданий, они все-таки оставались людьми.

Еще там, в подвалах Центра, многие из них перезнакомились между собой и делали попытки как-то организоваться, чтобы поддерживать дух более слабых, оказывать помощь больным и изувеченным побоями и пытками, искать возможности облегчить, чем возможно, участь детей и женщин, добиваться вестей от внешнего мира…

Кто в наши дни не знает о том, что не было в годы войны такого концентрационного лагеря, такой тюрьмы, такого изолированного от мира острова, подземелья, такого глухого места, где среди согнанных в рабство пленников, заключенных, обреченных на муки и смерть жертв фашизма не находились бы борцы за освобождение, за честь и человеческое достоинство. Так было и здесь. В застенках Центра среди обреченных, попавших сюда людей, как и везде в подобных местах, находилось немало подлинных героев.

Из представленных Войтецкому ста пятидесяти человек сорока семи он лично ввел в височные доли мозга иглы с препаратом ВВ — первой модификации, изготовленной химико-фармацевтической лабораторией Центра; пятидесяти другим — мужчинам и женщинам — этот препарат в разных дозах был введен Недой Тилич внутривенно в кровь. И еще пятьдесят проглотили приятные на вкус сладенькие таблетки… Три вида ввода в организм изобретенного Войтецким препарата были произведены для сравнения и контроля.

Инъекция в мозг была сделана сорока семи пациентам, а не пятидесяти потому, что троим ввести иглу не удалось. Двое из них оказались русскими военнопленными моряками, один — черногорцем пастухом, два года назад пасшим отару овец на скалистых склонах, высящихся над приморским городком Будвой, древние стены которого облизывает прибойными волнами прозрачно синяя Адриатика.

Эти трое, приведенные в лабораторию, отказались подчиниться врачу. А когда их пытались усадить в специальные кресла силой, они, переглянувшись между собой, ударами кулаков разбили фарфоровую подставку столика с приготовленными для них иглами и разнесли бы все, что попалось им под руки в этой лаборатории, если бы Мильнер тремя точными выстрелами не уложил их всех прямо на руки подбежавшим от дверей охранникам, успевшим подхватить и выволочь заливающихся кровью людей в коридор, где их затоптали ногами.

Эта сцена прервала работу Войтецкого почти на час, потому что у него дрожали руки и он не мог ввести иглы следующим пациентам с надлежащей точностью. Все-таки Мильнер высказал на этот раз свое одобрение Войтецкому, который, по его мнению, вел себя достаточно спокойно. А сам Войтецкий, выслушивая слова одобрения, подумал, что, когда те трое накинулись на его столик, он просто не успел напугаться.

Позже Отто Альмединген, наблюдавший за всей этой сценой издалека, из другого угла лаборатории, сказал, что все-таки троим в безумной, но несомненной храбрости не откажешь: они должны были превосходно знать, чем кончается здесь любое, хотя бы малейшее, сопротивление, и этот их последний жест не был совершен в состоянии аффекта, ибо, взбунтовавшись одновременно, они явно сговорились заранее, хотя бы за несколько минут до того, как были все трое вместе введены в лабораторию.

— Вы могли бы мне рассказать их биографии? — спросил при Войтецком и Неде Тилич Отто Альмединген. — Вам, конечно, биографии их известны.

Желая поскорее успокоить расходившиеся нервы Войтецкого, Мильнер ответил:

— Известны. Но очень мало. Вот первый, этот высокого роста русский. Он коммунист, фанатик, подвергался пыткам еще в подвале за буйное поведение, но все выдерживал. Он числился у нас под именем «Миша», так как никому не открыл своей фамилии.

Далее Мильнер рассказал: