Импортный свидетель [Сборник]

Федерик поднял на меня глаза, в которых я прочитал нетерпение. Он, видимо, ждал, что газета с моим двойником приведет меня в смятение. Так оно, конечно, и было, но я не хотел, чтобы мой враг видел это. К тому же спасибо и на том, что мой двойник не был изображен на фото в форме полковника милиции! Еще не все потеряно.

Я сел напротив него, пододвинул себе чашечку и выдавил в нее сгущенное молоко из тюбика. Кофе был заварен прекрасно. И, отхлебывая его после семнадцатичасового поста и сна, я сидел в неприлично удобном кресле и с мягкой улыбкой смотрел на противника.

— Теперь, после кофе, — сказал он, чуть прищурив глаза (признак слабости), — я буду рад испортить вам настроение окончательно, если только не испортил его до сих пор.

На своем лице я выразил умиление и восторг по поводу предстоящей беседы с мерзавцем.

— Каждое ваше слово записывается, — не оценив моей открытости, продолжал Федерик, — и будет снабжено самыми изысканными комментариями для вашего руководства в Москве. Это я говорю, чтобы вы знали, что мы вольны сделать с вами все, что угодно, и все будет зависеть только от вас. Сразу вас предупреждаю, что вы нам не нужны ни как агент какой бы то ни было службы, ни как ученый, ни как журналист. Я сам в прошлом журналист, — почему-то добавил он, то ли с сожалением, то ли с гордостью, — убивать вас мы не будем, а вот изолировать вас здесь — наш долг перед… — он замялся, — …перед нацией.

«Говорит совсем как папаши третьего рейха», — отметил я про себя, а что убивать не собираются — и на том спасибо. Все пока блеф и шантаж. Где что-либо реальное?

— Если вернетесь когда-нибудь в СССР, чтобы не пикнули там о том, что с вами здесь произошло. Иначе полное досье вашего здесь пребывания будет направлено к вам на родину. Кстати, вы еще не видели его.

С этими словами он показал на лежавшую на столике рядом довольно пухлую папку. Я протянул руку: надо же, из настоящей кожи да на подставке из настоящего зеленого камня — яшмы. Ничего себе, такие у нас в Эрмитаже.

В папке было очень много всего — и мои фото в кафе, где я пью пиво, и визитная карточка Вождаева, изготовленная в Москве (из чего я заключил, что прямые контакты с иностранцами у покойного были), и то, как я обнимаюсь с мисс Лорри, впрочем, довольно безобидно, и даже салфетка, на которой я нарисовал рожу в ожидании ужина в каком-то ресторане. Но все это было снабжено действительно мерзкими комментариями, не очень талантливыми, рассчитанными на глупых людей. Я прикинул: даже если эта папочка попадет в МВД, что маловероятно, так и то ничего, это все равно будет не очень высокая плата за познание той истины, которую я тут ищу.

Но, перевернув следующую страницу папки, я был шокирован: там был изображен, без сомнения, я сам в прелюбодейной позе с мисс Лорри. Хороший монтаж, а рядом был текст предполагаемой информации для газеты, где говорилось о том, что у жителей побережья случилось горе, а некоторые из СССР, приехавшие якобы помочь, на самом деле явились сюда развлечься за чужой счет. И была еще одна клишированная фотография: снова я, но с уже другой женщиной — женой боцмана Гауштмана и подписью: «Вот они, русские! Вместо помощи жене несчастного, пользуясь своим положением русского хама, насилует ее». И еще одна фотография: я дерусь с полицейскими. Выполнено мастерски.

Я сказал об этом Федерику, но не забыл отметить, что экспертиза установит подлог.

— Вне всякого сомнения установит, — согласился Федерик, — только на подлинных снимках, а ие иа клишированных, а они у меня в надежном месте, это во-первых. А во-вторых, вы, русские, перестраховщики. Пока будут разбираться, так это или не так, вас выгонят из вашей газеты, из партии, потом будут, конечно, восстанавливать, но на это уйдет несколько лет. Однако слава останется: это тот самый Вождаев, которого больше не пускают за границу… Не так ли? И в-третьих, а кто докажет, что на снимках вы, а не ваш двойник, тогда и снимки подлинны, а?

Тут я впервые не справился с собой, и ободренный Федерик продолжал: ~

— Это цветочки, — сказал он, — ягодки я вам еще продемонстрирую, — и он потянулся к тому месту, где только что лежала папка с моим досье, уже перекочевавшая обратно ему на колени, и нажал чуть видневшуюся кнопку: зазвучал мой голос. Я рассказывал о себе, своих родителях, доме, семье. Я стал, наверное, белым, потому что чувствовал, что это говорю действительно я, и при этом в каком-то не свойственном мне состоянии. Было много пауз. Может быть, и в этом состоянии мой мозг все-таки сумел проконтролировать мою речь.

— Правильно, что ваше правительство так активно бережет вас от наркотиков, — цинично зевнув, сказал Федерик, указывая на магнитофон. — Что хочешь расскажешь, сидя на игле. А-ха-ха.