Импортный свидетель [Сборник]

Ординатором к Войтецкому была временно назначена обнаруженная в оккупированной немцами Хорватии и вышедшая там замуж за одного из офицеров фашистского корпуса Павелича молодая женщина, муж которой в бою с партизанами был убит. Сама она обосновалась в Триесте, где добывала себе средства к существованию общением с некоторыми из обитавших там в гостиницах итальянскими, австрийскими и хорватскими офицерами. В результате этого она даже угодила в руки гестапо по подозрению в шпионаже в пользу отрядов Тито, ибо у нее при обыске были обнаружены документы, из которых следовало, что она до тысяча девятьсот сорокового года была студенткой отделения генетики биологического факультета одного из высших учебных заведений США. Подозрение, однако, не подтвердилось, тщательное расследование показало, что эта женщина по имени Неда, а по фамилии, после замужества, Тилич, в действительности оказывала специальные услуги не партизанам, а портовой жандармерии Муссолини, от коей получала регулярное вознаграждение…

Неда Тилич — темноволосая, черноглазая, грациозная и миловидная женщина — после нескольких бесед с триестинскими биологами, проверившими ее биологические познания, охотно согласилась на выгодное предложение.

Приведенная Мильнером в один из зимних вечеров в домик на квартиру к Войтецкому, только что восстановившему свои силы и душевное равновесие и даже не слишком охотно оторвавшемуся от своих раскрытых на письменном столе книг, Неда Тилич изобразила из себя спорхнувшего с небес серафима.

Она сумела с первого взгляда понравиться этому сумрачному и не слишком доверчивому человеку. У нее был приятный тембр голоса, она имела хороший опыт ласкового обращения с мужчинами, что от нее в данном случае и требовалось…

Через два дня по указанию начальства и, в общем, к удовольствию страдавшего от одиночества, обуреваемого невеселыми мыслями Войтецкого, она поселилась в четвертой, дотоле пустовавшей, комнате того же домика и жизнерадостно заявила Войтецкому, что, дескать, холостяцкий быт никого не может устраивать и потому, ничуть не мешая и не досаждая ученому своим присутствием или своей болтовней, взяла над ним шефство и вкусно ему готовила, а если ему хотелось отдохнуть от работы, то и играла на итальянской гитаре, которую привезла с собой, и пела: у нее было хорошее контральто, и она знала сотни итальянских, албанских, югославских, мексиканских и каких только захочется — горных, морских, портовых и вообще всяких-всяких — песенок!

И когда, взяв в руки гитару, она тут же, при Мильнере, запела действительно прекрасным голосом, Войтец-кий почувствовал, что с души его слетел камень. С грустью, задумчиво он улыбнулся ей. «Но он все-таки улыбнулся! — отметил про себя Мильнер. — Дело теперь пойдет!»

Из материалов дела по краже архива Вождаева

В конце 40-х годов, сообщала в 1975 году комиссия Н. Рокфеллера, специально созданная для расследования преступных деяний американской разведки, ЦРУ приступило к изучению свойств некоторых медицинских лекарств, влияющих на поведение человека, и исследованию путей их применения для нужд разведки. Эти исследования были частью более широкой программы, нацеленной на изучение возможных средств контроля над поведением человека. Помимо этого велось изучение последствий радиации, электрического тока, веществ, влияющих на психику людей, их поведение и т. д.

14

Неда Тилич внесла в жизнь Войтецкого не только устройство быта. Она была первым живым существом, непричастным (во всяком случае, пока) ко всему тому античеловеческому, что творилось в Центре, в его бесчисленных подземных казематах и сооружениях, переходах, во внешне невинных корпусах, цехах и различных строениях надземного городка. После посещения Войтецкого Тильдой, когда он, работая в Первом отделении, еще почти ничего о делах Центра не знал, ему не пришлось встречаться ни с одним человеком, который появился бы с воли. Здесь были только жертвы и палачи, только испытуемые и испытатели, истязуемые и истязатели.

Все эти нескончаемо долгие месяцы он был обуреваем только горьким сознанием своего одиночества, безволия и тоски, подавленный страхом и укорами совести, неотступно преследовавшими его (перед самим собой разве солжешь?) горькими мыслями о том, что он становится соучастником величайшего преступления и что малейшая попытка выразить хотя бы в самой слабой форме протест, отступиться от тех, кто все глубже втягивает его в пучину кровавых дел, была бы не только бесполезной, но и губительной для него. Он исчез бы из мира бесследно в таких же мучениях, в каких ежедневно исчезали здесь сотни, а может быть, тысячи людей.