Импортный свидетель [Сборник]

К весне все вошло в свою колею. Ублажаемый Недой Тилич, успокоенный ее уверениями, что, «какая бы ни была работа, она все равно работа, и надо исполнять ее тщательно, с тем немецким педантизмом, какой свойствен самим работодателям, иначе получится не жизнь, а мученье и одна только трепка нервов». Войтецкий, больше всего стремившийся не давать повода к недовольству начальства, потому что иначе чувство страха не даст спать по ночам, постарался приглушить в себе своего внутреннего врага — чувство совести. «Все вокруг жестоки, весь мир жесток, если и я не буду жесток, то мне не удастся прожить и дня в этом мире. Но у меня, по крайней мере, есть оправдание: как ученый, думающий о пользе человечеству в будущем, я по совести имею право, даже должен идти на жестокость, если без нее нельзя правильно поставить экспериментирование. В конце концов почему с этической точки зрения нас никто не осуждает, когда мы ради науки жестоки к животным, но могут осуждать за жестокость к подвергаемым таким же экспериментам людям? Да и где те, кто те, которые могут осуждать? Все в мире меняется, сама этика меняется, наступили иные времена, и сами этические принципы теперь стали иными, да и вообще они только условность… Просто у меня слабые нервы, их надо укреплять, борясь со своей излишней сентиментальностью…» — уговаривал он себя. Удобная эта теория, навязываемая Недой Тилич, которая, лаская Войтецкого, уверяла, что надо быть добрым, но добрым только к себе самому да еще, может быть, к тому, кого очень любишь, все больше завладевала и Войтецким.

Вскоре со всей наивностью человека, весьма неискушенного в любовных делах, он поверил ей, уверявшей его в своей «вот так вот, внезапно, вспыхнувшей к нему любви!..»

Она, быстро освоившись в обстановке, хорошо поняла, что ее карьера, успех, благополучие могут быть, во всяком случае на ближайшее время, обеспечены только полным овладением этим странным ученым, которого Центр считает, видимо, незаменимым. Ведь если бы было иначе, здесь с ним не носились бы так, вопреки истинному к нему отношению как к человеку, скорее неприятному для вершителей здешних судеб, чем приятному…

Неда, еще не знавшая, что именно здесь, в этом Центре, творится, не посвященная пока ни в какие тайны, рассуждала о жестокости скорее умозрительно, ибо воочию еще не видела того, к чему уже прикоснулся Вой-тецкий. По существу эта маленькая женщина была скорее доброй, чем злой; она просто привыкла быть очень «услужливой», ублажая всяких и всегда эгоистически требовательных мужчин, с тех пор как потеряла своего мужа, кстати сказать, ничуть не меньшего эгоиста и жестокосердного карьериста, чем те, кого теперь доводилось ей видеть вокруг себя.

В эти дни Войтецкий, завершая первый этап своей работы, открыв новое сочетание химических элементов, способное, по его мнению, положительно воздействовать на мозг человека, изготовил свой первый вариант препарата, действие которого можно было проверить, только инъецировав его в различные доли мозга.

В обычных условиях Войтецкий, вероятно, стал бы проводить длительные пробы на разных животных, меняя дозы, частоту инъекций, тщательно изучая их реакции на каждый укол и на различные сочетания уколов…

Но едва он заикнулся об этом, как Неда Тилич немедленно уведомила о «большом успехе в работе» Альмедингена, а тот сразу же сообщил об этом Мильнеру. На следующий же день в кабинете Альмедингена было устроено совещание, в котором приняли участие и Мильнер, и Неда Тилич, и Рихард Швабе, а также барон фон Лорингоф, фрау Ирмгард Риттих и еще несколько заинтересованных лиц из Пятого, Шестого и Седьмого отделений Центра.

Мирослав Войтецкий кратко доложил о своем первом успехе, сообщил химическую формулу изготовленного им препарата, наивно предупредил, что первый опыт его применения может привести к очень опасным, даже летальным последствиям, а вариантный материал должен быть обширен, так же как и контрольный, что правильная постановка опыта требует и производства его на мозге животных, желательно обезьян шимпанзе.

Столь же кратким было и обсуждение.

— Сколько на первый раз, герр Войтецкий, надо произвести пробных инъекций? — прямо спросил Мильнер.

Войтецкий молчал.

— Сколько? — холодно повторил Мильнер. — Тысячу, две?

— Что вы, — с дрожью в голосе пробормотал Войтецкий. — Я пока приготовил только сто пятьдесят ампул.

— Для взрослого мозга или для недоразвитого?

— Вы хотите сказать — для детского?.. Нет, нет, сейчас никакого резона нет делать инъекции детям. Важно выяснить немедленную реакцию.

— Значит, так, сто пятьдесят мужчин или сто пятьдесят женщин?

— О, мой Бог! — прошептал, побледнев, Войтецкий.

— Ну?

В разговор вмешался Альмединген:

— Вчера вечером господин Войтецкий в частной беседе со мной дал мне понять, что он не хотел бы испытывать свой препарат на женщинах.

— Я по другому поводу это сказал! Я говорил о грядущем времени.

Мильнер без улыбки продолжил: