В газетах сейчас много пишут про организованную преступность. Но никто и никогда не интервьюировал тех, кто держит эту преступность в своих лапах. Меня, к примеру.
Да и сейчас вы все спрашиваете про само дело, про, так сказать, клубничку, а не про меня. Но если бы спросили про меня, я рассказал бы вам, что не помню своих родителей. Я жил до пятнадцати лет в детском доме. Меня достал оттуда, как щенка, Цусеев, дал кров, хлеб, дал отчество, ласку и тепло. Мерзавец ли он — не мне судить. Он воспитал меня. Он — учитель, он — отец. Он, Цусеев, отправил меня служить в милицию, чтобы я помогал ему.
И я не мог его ослушаться. Я служил Хану.
Но теперь…
Так вот, если кто-нибудь про меня писать будет — напишите, что я раскаялся…
Только не ходите в тюрьмы, как в зоопарк, просто посмотреть на нас, слышите, журналисты?.
Ковкость пламени
Он незаметно, как ему казалось, вернулся с улицы, разделся, юркнул в кровать. Но она не спала… Она приоткрыла глаза, посмотрела на окно и совершенно спокойным, не томным, с придыханием, а обычным своим голосом спросила:
— Слушай, Сашок, а почему это так ярко на улице? Там что, салют?
За окном действительно происходило что-то необычное, и вдруг грохнуло, взорвалось.
Он чертыхнулся нарочито вульгарно, поднялся и подошел к окну.
— Это пожар, — сказал он твердо.
Она вскочила и тоже подбежала к окну.
— Там же папа, он пошел как раз в ту сторону, к гаражам.
1
В Главное управление пожарной охраны МВД СССР
2
— Простите, вам теперь, видимо, не до меня, — говорил, входя в кабинет начальника Главного управления пожарной охраны МВД СССР, журналист. — Я, видите ли, пока ожидал вас в приемной, услышал о том, что произошло ночью, и подумал, что, может быть, мы отложим нашу встречу?
Высокий стройный генерал в кителе с петлицами цвета октябрьского кленового листа и такого же цвета лампасах вышел из-за стола и улыбнулся приветливо.
— Проходите, проходите, я сам назначил встречу, — сказал он, показывая на кожаные кресла.
— Я хотел бы написать о вашей службе, — вновь заговорил журналист, когда оба они уселись за маленький несимметричный столик друг против друга. — Ведь ваша служба — это круглосуточный героизм, — добавил он, видимо, полагая, что здесь пошлость примут за искренность.
Генерал еще раз улыбнулся. Он очень уважал печать, но уж больно фальшивыми показались ему слова о героизме. В особенности на фоне только что пришедшей сводки, где сообщалось о том, что ночью горел химкомбинат, там погибли люди, а самоотверженность пожарных дала возможность спасти лишь склад, и при этом убытки колоссальны.
Генерал нажал кнопку селектора:
— Доброе утро, товарищ Васильев.
— Здравия желаю, товарищ генерал, слушаю вас.
— Уточните, пожалуйста, какую продукцию делает химкомбинат, тот, по которому сегодняшнее сообщение. И еще: пригласите ко мне товарища Расческина.
Селектор отключился. Генерал посмотрел на журналиста.
— Вы, конечно же, хотели бы работать с незаконченным делом? С тем, чтобы, как говорится, «довести его до суда» и потом написать все, как оно было?
Журналист, который в этот момент уже что-то записывал, оторвался:
— Если можно, то, конечно, с незаконченным.
В кабинет вошли Васильев и Расческин.
После рукопожатий все уселись за тот же, яичного цвета, столик.
— Узнали, — товарищ Васильев?
— Так точно, узнал. Химический комбинат имени Волкова вырабатывает стиральный порошок.
— Как называется порошок?