Imprimatur

Председатель Ламуаньон открыл первое заседание речью, в которой с трагическим пафосом описал бедственное положение народа, облагаемого что ни год новыми налогами, изнуренного голодом, болезнями, отчаянием. Страшная ситуация усугублялась неурожаями последних лет. Многие провинции буквально вымирали, в то время как жадная рука сборщиков податей не знала пощады.

– А что, нищета народа была как-то связана с Фуке? – поинтересовался я.

– Ну разумеется. Она служила для подтверждения теоремы: в деревнях-де умирают от голода, поскольку Фуке сверх меры обогатился за государственный счет.

– А это было не так?

– Конечно, нет. Собственно говоря, Фуке и нельзя было назвать богатым. Да и после того, как он был отстранен от должности, обнищание французского народа усилилось. Но дослушай до конца.

В самом начале судебного разбирательства в храмах повсеместно зачитывалось обращение к жителям с просьбой выдавать соляных приставов и сборщиков податей, превысивших свои полномочия. Еще одним обращением им запрещалось покидать места, где это произошло, а в случае неповиновения они немедля обвинялись в казнокрадстве, что было равнозначно смертному приговору.

Последствия этого трудно было переоценить. Все должностные лица, имевшие отношение к финансам, в том числе подрядчики, сборщики налогов были представлены народу в качестве преступников, а богатейший суперинтендант финансов Никола Фуке тем самым становился ни больше ни меньше главарем банды разбойников, губителей народа.

И при этом не было ничего более ложного и несправедливого. Фуке не переставал докладывать при дворе о последствиях, коими чревато повышение налогов, но его не слышали. Однажды Мазарини выгнал его из кабинета после того, как, побывав в качестве интенданта финансов в провинции Дофине с поручением выжать из нее все, что можно, Фуке после тщательного изучения положения дел на месте сделал вывод, что налоги и без того непомерны для этих краев, и посмел подать официальное прошение об отставке. Парламентарии Дофине потом все как один встали на его защиту.

Казалось, все это забыто. Во время судебного разбирательства были зачитаны пункты обвинения в общей сложности не менее девяноста шести, правда, позже докладчик по делу мудро свел их к десяти. Главное, что вменялось в вину Фуке, – ложные займы, устроенные им королю, на которых он якобы нагрел руки. Второе: якобы он спутал деньги короля со своими, употребив их на личные нужды. Третье: будто бы получил от подрядчиков более трехсот тысяч ливров за предоставление им благоприятных условий и присвоил под видом займа эту сумму. Четвертое: предоставление просроченных векселей в обмен на наличные деньги.

Вначале гнев народный обрушился на Фуке. Его конвоирам приходилось стороной обходить иные населенные пункты, где разъяренная толпа готова была заживо содрать с него кожу.

Сидя в крохотной камере, изолированный от всех и вся, он был неспособен измерить глубину пропасти, в которую угодил. Здоровье его ухудшилось, он просил даже прислать ему духовника. Слал королю прошения о снятии с него виновности, трижды обращался с просьбой принять его – все впустую. Стал распространять письма, в которых защищал свое доброе имя. И тешил себя иллюзией, что все это еще может достойно завершиться, хотя уже было очевидно, что никакая брешь не откроется в стене враждебности, которой обнесли его король с Кольбером.

Все это время Кольбер вел закулисные интриги: устраивал заседания Палаты правосудия в присутствии короля, торопил судей, пускал в ход угрозы и посулы. Было опрошено множество свидетелей.

Наша беседа была прервана Угонио, указавшим нам на люк, которым они с Джакконио воспользовались за несколько недель до встречи с нами, открыв таким образом ту галерею, по которой мы теперь шли.

– Куда можно попасть отсюда?

– Дак на задворки Пантеона.

– Если я правильно понял, этот люк ведет в галерею, проходящую позади Пантеона, из нее можно попасть в подвальное помещение частного владения, где с помощью одного из ваших ключей открывается дверца, ведущая на улицу. Так, что ли?

Угонио довольно ухмыльнулся, уточнив, что нет надобности прибегать к помощи ключей, поскольку решетчатая дверь не на запоре. Взяв все это на заметку, мы двинулись дальше, и Мелани продолжил свой рассказ.

На суде Фуке защищал себя сам, не прибегая к помощи адвоката. Речи его были искрометны и стремительны, доводы убедительны, память безупречна, ответы попадали не в бровь, а в глаз. Никто не справился бы с этим лучше него самого. На все у него было объяснение. Все возражения блекли перед его аргументами. Бумаги его были конфискованы и, по-видимому, подверглись изъятию всего, что могло послужить к его защите.

– Как я тебе уже дал понять, кое-какие доказательства его вины были сфабрикованы, к этому приложил руку некий Беррье, человек Кольбера. И при всем при этом гора бумаг не послужила ничему! Не было доказано ни одного пункта обвинения! Зато на поверхность всплыла ответственность за многие безобразия и причастность к делу Мазарини. Однако память о нем не могла быть замарана.