Импровиз. Надежда менестреля

Двадцать кринтийцев вели себя тихо и скромно, словно два десятка монахов, следующих в Унсалу во исполнение обета приложиться к мощам святых праведников в главном соборе. Не пили вина. Вообще. Ну, вот ни капельки. Как такое возможно, Леран не представлял. Двадцать здоровенных мужиков! Нет, девятнадцать, поскольку двадцатой была девица — высокая, стройная, излучающая опасность. Но и она тоже не пила вина. И пива. И крепких дистиллятов, которые изготавливают алхимики, чтобы потом продавать за большие деньги. Даже не нюхали горячительных напитков. Ели, правда, много и в охотку, но от разносолов, предложенных в «Морском коне» отказались в первый же день. Только попробовали сыр и копчёные колбаски. Ну, да… Сыр был с цвелью, а колбаски с лёгким душком, но ни один из прежних постояльцев Лерана этого не заметил бы. А тут, гляди какие, унюхали. Командир наёмников (страшнее болотного демона, аж жуть берёт…) приказал доставлять еду из соседнего заведения «Луна и грош», куда и перебрался бы по его словам, но не нашёл свободных мест в комнатах для постояльцев.

Ежевечерне кринтийцы раздвигали столы к стенам, бородач с испитым лицом и седой клочковатой бородой доставал волынку и начинал играть заунывные дикарские мелодии, а остальные пели и плясали. Пели громко и непонятно — Леран не понимал говора южан. Танцевали с грохотом и топотом, но ни один не проломил половицу и не споткнулся, чтобы расшибить лбом табурет.

Ни одной битой тарелки за десять дней! Ни одного сломанного стола или лавки! Ни одной порванной простыни! Ни единой жалобы от служанок!

Если сказать коротко и по-простонародному, то мечты Лерана заработать на постояльцах накрылись медным тазом.

Он попытался поговорить с командиром кринтийцев, Кухалом Дорн-Куахом, чтобы тот подыскал другое место для жительства, но натолкнулся на насмешливый, но решительный отказ. С той поры хозяину «Морского коня» ничего не оставалось, как смириться. Обращаться к «прикормленному» десятнику стражу он не рискнул. Властями можно угрожать человеку, если он пьянствует и буянит, но как, во имя святого Кельвеция, угрожать трезвеннику, чья вина лишь в том, что мало пьёт и есть? Даже наказание за громкую волынку в Аркайле не предусмотрено. Ну, просто местные маги-музыканты и менестрели не пользовались волынками, потому ни одному из герцогов не могло прийти в голову запрещать бесноватое дудение.

Леран тосковал, от нечего делать покрикивал на прислугу, торчал целыми днями за стойкой, в тщетной надежде подловить кринтийцев хоть на чём-нибудь, перетирал кружки и тарелки, считал мух, а по вечерам сходил с ума, слушая заунывную волынку, терзаемую Дигланом Дорн-Давом, как звали седобородого музыканта с пропитым лицом. Иногда кому-то из южан взбредало в голову поупражняться с мечом на заднем дворе, и тогда хозяин гостиницы молил Вседержителя, чтобы наёмник отрубил себе ногу, а лучше — голову. Но молитвы пропадали впустую. Никто из постояльцев даже палец не порезал за всё время пребывания в Аркайле.

Вот и этот вечер обещал быть скучным и однообразным.

К середине пятой стражи кринтийцы основательно закусили принесенными из «Луны и гроша» хлебом, сыром, жареной корюшкой и ветчиной, запили холодным отваром ягод (Леран недоумевал — как можно брать в рот эту гадость?), раздвинули столы к стенам и уселись, ожидая прихода предводителя, в очередной раз отправившегося во дворец. Кроме него отсутствовала Морин — та самая девица, с которой Леран даже взглядом опасался встречаться, как выяснилось, племянница Кухала.

Коротая время, кринтийцы развлекались кто как мог. Четверо с глубокомысленно тасовали колоду и сдавали друг другу карты — большие, ярко и грубо раскрашенные. Но игра оставалась за гранью понимания обыкновенного аркайлца, к коим причислял себя Леран. Что-то слишком сложное, отягощённое неимоверным количеством правил. Один сдавал, а трое принимали карты, долго рассматривали их, потом начинали торг за «прикуп». Очень часто после этого просто показывали друг другу раскрытые веером куски плотной бумаги и колода переходила к следующему игроку, посолонь. Но иногда и разыгрывали — делали выход, «били» карту другой, шевеля губами, подсчитывали «взятки». В общем, непонятная и варварская забава, в отличие от простых и понятных правил, принятых в трущобах припортовых кварталов — набирай число «очков» по сданным картам как можно ближе к двадцати одному, но не больше. Эту игру Леран уважал, хотя ему не слишком везло. Но кринтийцы предпочитали свою заумную и совершенно непонятную. Не все, кстати. Но двое братьев — Лир и Энгус Дорн-Кью, вечно пререкавшихся между собой по пустякам, молчаливый крепыш со шрамом на левой брови, который делал её похожей на летящую в отдалении чайку, Киган Дорн-Дрэган и Ноад Дорн-Брэн с седыми висками и рисунком нахохлившегося ворона на щеке играли самозабвенно.