Импульсивный роман

Аннета видела, в каком состоянии Зиночка, но ее так тянул к себе дневник, в котором она остановилась на полуслове, что она не могла даже притвориться заинтересованной и поговорить с минуту. Она вздохнула с облегчением, когда Зиночка вышла. И покачала головой, берясь вновь за перо. Все образуется, подумала Аннета и кинулась писать. Аннета, начав писать дневник как все, теперь чувствовала к нему неизъяснимую тягу, от него шла волна, притягивала ее. Она стала разыскивать старые письма, записки, фотографии и увлеклась этими старыми никому не нужными бумагами. Они казались ей интереснее многих нынешних книжных романов. А время, в которое они все живут, оно просто требует ежедневных записей. Для семьи. Пусть потом читают на досуге. Ведь интересно? Пусть у них будет грустное, и забавное, и волнительное — иногда — чтение по вечерам — бабушкин дневник. Коля женится, пойдут дети, внуки, и всем будет интересно. Дневник стал забирать ее всю. У нее не было свободного времени — как только вырывалась минута, свободная от досужих бесед и домашних дел, Аннета смывалась наверх и садилась за бюро. Она стала наркоманкой, бедняжка Аннета. Ее более ничего не интересовало. Только разве с точки зрения дневника — надо ли ему это или то. Там было не только теперешнее время, вдруг это теперешнее прошивалось, как узором, прошлым. И давним прошлым. Совсем по-другому написанным, чем было в те, давние дни. Все приходило само собой. Вдруг в Россию врывалась заграница. Тоска по готическим иглам собора, который был недалеко от ее квартиры. И Коля, совсем маленький, и даже несколько не Коля, а просто маленький мальчик с мамой. И муж, который в дневнике выглядел вовсе не таким прекрасным, каким его считали все и она сама. Он выглядел весьма противным. В дневнике, который она писала сейчас, много лет спустя после его гибели. И это до ужаса забавляло Аннету. Не только мужа вспомнила она на страницах. Но и любовников. О которых, конечно, никто не знал. И не узнает. Она зачеркнет эти страницы. А теперь порезвится вовсю. Как того пожелает! Но и эти мужчины странно меняли свой облик. Они были не такими, какими она их знала в жизни. Писание дневника не могло сравниться ни с чем! Сейчас она заканчивала маленькую историю о старом англичанине в Париже, маленьком, сухом человечке со странными ярко-желтыми глазами. Он встречал ее каждый раз у молочной и провожал до дома. На красавца шансонье, который был тогда ее любовником, у Аннеты не нашлось ни строки, а маленького старого сухого англичанина она описывала с чувством, равным наслаждению. И когда эта коротенькая история ничем и в дневнике не кончилась, ей вдруг стало жаль, что нужно ставить точку, и она вдруг присочинила еще пол-истории, удивляясь, как легко дается ей эта ложь. В следующий раз она снова поймала себя на том, что опять сфальшивила против жизненной правды. Уже о самой себе. Придумала бог знает что, вдруг пришедшее ей в голову. Вариант ее жизни, который не случился, но мог бы быть. И придуманное доставляло ей больше радости, чем скрупулезное следование правде. Да она особенно и не придумывала — развивала, смешивала людей, судьбы, слышанные истории. Она понимала, что поступила с Зиночкой бестактно и бессердечно и что Зиночка вправе ей этого не простить. Но все это было безразлично Аннете. Она сердилась на себя, но как-то легко и несерьезно, покачивая головой в такт чему-то и продолжая прерванную Зиночкиным приходом строку.

А Зинаида Андреевна, обиженная подругой, решила, сказав Юлиусу, что он такое — не сказать она не могла, пойти к Тате, которую, правда, не очень любила, но Аннета совсем сделалась легкомысленна, а она сама настолько в трагическом положении, что не в состоянии что-то решать. Она вошла в гостиную и увидела, что Юлиус лежит на диване и лицо его — теперь уже все, не только глаза, — выражает тоску. Что-то было в нем незнакомое, что напугало Зинаиду Андреевну, и она спросила, забыв об обидах и всем том, что хотела сообщить мужу:

— Что с тобой, Алексей?

— Ничего, — ответил он ей, улыбнувшись. Но тревога не прошла у Зинаиды Андреевны, и она потрогала его лоб. Лоб был холодный и влажный.

— Выпей немедленно аспирину, — успокоившись, сказала Зинаида Андреевна.

— Да, обязательно. Знобит немного, — улыбаясь, согласился Юлиус.

Зинаида Андреевна дала ему аспирин, горячего чаю, поставила горчичники (она знала, как поступать, когда человека знобит и он простудился), позвала Томасу, которая опять шушукалась с Колей.

Зинаида Андреевна ушла, сказав напоследок, что идет к Тате, а здесь посоветоваться не с кем. Юлиус проводил ее тоскливым обожающим взглядом. Как понимал он свою Зинушу, которая из хозяйки дома, матери семьи превратилась в невесть что, и он, как настоящий Иван-дурак-неудачник, ничего не может, даже проводить ее до подруги.