In convertendo. Рассказы

И мы не можем даже придумать, как грабить себя с удовольствием. Наверное, попасться Робину Гуду^{90} было неприятно. Наверное, и сицилийский разбойник грабил, не соблюдая приличий. Но Робин Гуд не выставлял себя благодетелем людей, которых грабил, да и сицилийцы, отбирая золотые часы у человека, не говорили, будто действуют на благо его коммерческого успеха или ради разработки национальных богатств. Уверен, Робин был негодяем, но он не был представителем компании. А что же настоящее счастье, настоящее moyen de parvenir?[45] Что ж, у одного из французов был отличный афоризм: «Если есть счастливый философ, счастливый семьянин, счастливый святой, то святой счастливее всех, ибо человек создан для священных обязнностей».

Happiness and Horror

Перевод Л. Володарской осуществлен no: Machen A. The Shining Pyramid. Chicago, 1923.

Странное происшествие с Эмили Вестон

Есть некоторое сходство между тем, что случилось с братом Гримальди, а также исчезновением и появлением вновь в Стэффорде некоей Эмили Вестон в 1849–1850 годах. Эмили Вестон была единственной дочерью владельца магазина Сэмюэля Вестона, жившего в этом милом городке, который счастливо отличается от других стэффордширских городов, где делают посуду. Магазин Вестона располагался почти на окраине Стэффорда, рядом с театром восемнадцатого столетия; я помню, ибо видел его лет двадцать пять назад, скромное местечко с выпуклым окном, разделенным на маленькие стеклянные квадратики. Внутри чего только не было: длинные куски копченой свиной грудинки, большие сыры, швабры и метлы, связки сальных свечей, свисавшие с потолочной балки, мышеловки, чай в железных банках, несколько мешков с мукой; в общем, как заметил некий старик, рассказавший мне о происшедшем, это была обычная для маленьких городков лавка, которая, как ни странно, могла приносить солидные деньги. В том же доме на узкой улице, позади темной лавки, жили сам Вестон, его дочь Эмили и старая служанка, проработавшая на хозяина лет сорок. В 1849 году Эмили исполнилось двадцать три года, и она была не просто хорошенькой, а настоящей красавицей. У нее была отличная репутация, она пела в церковном хоре и как будто отвечала благосклонностью на ухаживания сына первого в городе аптекаря, которого звали Элджи. Однажды вечером, в декабре 1849 года, Эмили сказала отцу, что в девять часов должна быть на репетиции хора, на которой предполагалось разучивать к Рождеству новый хорал «К нам Дитя», так как органист волновался за солистов. Поэтому ужин — хлеб, сыр, масло и пирог с малиной — был накрыт в восемь тридцать вместо девяти часов, как обычно; и без пяти минут девять Эмили отправилась в церковь, которая располагалась в пяти минутах ходьбы от лавки Вестона. В десять часов за ней должна была зайти Мэри Уильямс. Однако Мэри была занята чем-то по хозяйству и опоздала в церковь минут на восемь-десять. В окнах было темно, и ректор запирал двери. Служанка предположила, что мисс Эмили пошла домой другой дорогой.

— Но, — возразил ректор, — ее не было сегодня на репетиции. Мы даже подумали, что она заболела. Так вы говорите, она пошла в церковь?..

В тот вечер Эмили Вестон не вернулась домой. Она бесследно исчезла. Нашлась, правда, женщина, которая рассказала, что сразу после девяти часов видела Эмили возле церкви; однако уличное освещение в те времена было далеко от совершенного, а дамы, как правило, носили вуали, поэтому утверждать наверняка, что это была Эмили, она не решилась. Проходили неделя за неделей, Эмили не было. Ее отец предложил вознаграждение в 100 фунтов тому, кто найдет девушку живой или мертвой — безрезультатно. Полиция оказалась бессильной.

Миновал год — вернее, год без трех дней, — прежде чем Эмили вернулась к отцу, все еще не терявшему надежды. Было уже довольно поздно — по крайней мере, для этого дома — около половины десятого, когда старик Вестон, проверявший счета, услышал негромкий стук в дверь. Мэри Уильямс, служанка, уже с полчаса, как лежала в постели, и Вестону пришлось самому идти в лавку, где он неторопливо поднял засов, снял цепь и отпер дверь. Свечу он оставил на прилавке. В темноте ему не удалось рассмотреть женщину, стоявшую на пороге, тогда он взал свечу, поднял ее и уставился на посетительницу. Перед ним была женщина в дорогих шелках и мехах, и он не узнал ее.

— Кто вы? — спросил старик. — Чему обязан удовольствию служить вам? Уже довольно поздно.

Женщина подняла вуаль.

— Папа! — воскликнула ома. — Неужели ты не узнаешь свою дочь? Я же Эмили.