Иначе - смерть! Последняя свобода

— Серьезно? Он платит три. В данный момент оплата в частных издательствах приближается к четырем. А в сантименты старой дружбы я не очень-то верю.

— Каков же вывод?

— Виновен.

— В чем?

— А это уж вы сами разбирайтесь. Если уж Гришенька швыряется монетами, значит, горит что-то искупить.

— Клавдия Марковна, вы очень любопытная женщина.

— Ха! Я думаю! — Она ловко швырнула окурок в раскрытую дверь балкона и уперла мощные руки в мощные бедра. — Только Оленька могла выдумать, что я покончу с собой из-за любви.

— Неужели из-за презренного металла? — поинтересовался я, крайне заинтригованный. — Кажется, вы женщина богатая.

— Не презирайте металл, Востоков, у вас есть мозги, — одобрила поэтесса. «Из какого ж сора тут растут стихи, не ведая стыда»? Вот феномен! — Вы найдете убийцу. Хотя, говоря откровенно, особого смысла я в этом не вижу. Создавайте славу и деньги, пока не поздно.

— Я так не могу жить. И меня провоцируют на поиски.

Клавдия Марковна покопалась в желтом кимоно, где-то на уровне груди, и достала пачку «Мальборо». Я дал прикурить.

— Что ж, и провокацию можно считать следствием вины.

— Вы полагаете, Гриша способен на убийство?

— Всякий способен, если припереть к стенке. Он пуст.

— То есть? — Вдруг вспомнилась груда сожженных папок.

— Как всякий Дон Жуан, он пуст. Помните: «Я не имел от женщины детей и никогда не звал мужчину братом»? Отсюда убойная сексуальная энергия. Он дает наслаждение без любви, без детей — это удобно.

— Для кого как. Вчера исчезла его жена.

— Пора б уж ей привыкнуть.

— При обстоятельствах странных. Даже зловещих. Как моя Марго.

— Между двумя исчезновениями существует связь?

— Несомненная.

— Трупы нашли?

— Нет.

— Так найдите.

— А если невозможно?

— Для меня такого слова не существует, — Клавдия Марковна точным щелчком отправила окурок во двор. — Если речь идет о моей жизни, я переворачиваю небо и землю.

Она встала, как некий золотой идол, кивнула и пошла к двери, провозгласив:

— Держите в курсе!

Я вышел на балкон посмотреть, как колоритная эта женщина усаживается за руль белого «мерседеса».

Глава 24

Хотя перенес я «штаб-квартиру» на «Аэропорт», жизнь моя («иль ты приснилась мне?») легче не стала. Утречком позвонила Мария, поинтересовалась тазом в беседке. Я запретил приближаться.

— Вы разыскали Юру? — вдруг спросила она.

— Юру? Зачем?

— Я вас предупреждала.

Естественно, я принялся за поиски — безрезультатно. В коммуналке он не был с позавчерашнего дня (с четырех часов — донесла соседка; ей можно доверять). По старой записной книжке я разыскал старый Юрин телефон. Мама грустно сказала, что давно не видела сына.

Да ничего страшного: в очередной монастырь, должно быть, подался. А если ночью в саду…

Призраки, прочь!

Не в добрый день — в день рождения, кстати, — составил я свой список и назвал «скорбным»: живые и мертвые, и предатели, и пропавшие… Да не все еще пропали, не все предали…

Мне нужен был Гриша, и, лишенный Кукуевки, я отправился в его заведение, где до сих пор не бывал.

«Странник» занимал тринадцатый этаж огромного ультрасовременного здания с шестью лифтами в районе Красной Пресни. Полураздетая шикарная девица проводила меня через анфиладу комнат (я зорко озирался — все в американском стиле, одни компьютеры — где ж та заветная машиночка, на которой дьявол печатает поздравительные письма?). Ввела в «святая святых» — за полированным столом сидел большой босс в строгом черном костюме. В трауре, что ли?.. Что-то в нем изменилось с позавчерашнего… глаза без очков! Словно больные, и стоял в них страх.

Горностаев жестом удалил девицу и указал мне на черное кресло у стола.

— Где твои очки?

— Разбились.

— Нашел Аллу?

— Не нашел. Всех обзвонил, Леон!

— Всех-всех? Надо же. И писем не было? Мне пришло на третий день, когда тело полагается предать земле по христианскому обычаю.

— Заткнись!

Попросту он сказал, по-студенчески. Да, да, в те молодые шестидесятые и началась эта история. Но сына я ему не отдам, даже не буду колыхать эту тему.

Горностаев повернулся на крутящемся кресле к черному сейфу, поковырялся в замке и достал из стальных недр бутылку коньяку и два хрустальных стаканчика. Разлил. И выпил молча, залпом. Я поддержал.

— Гриш, поведай, как ты умудрился скопить семьсот тыщ в девяностом году. Поделись опытом.

Моих слов он будто не слышал, пробормотав задумчиво:

— Я никогда не думал, что мне будет так тяжело.

— Но вообще задумка была?

— Какая?

— Освободиться.

Он не ответил.

— Когда ты приобрел мусоросжигалку?

— Не надо об этом, ради Бога!

— А о чем можно? — крикнул я. — О чем с тобой говорить, подскажи. У меня только догадки — и ни одного вещественного доказательства против тебя.

Он схватился руками за виски, вспомнил — без очков — опустил руки и сказал нечто безумное:

— Ни одного? Значит, она к тебе не приходила? Значит, она умерла.

— Ну, ну? — выдохнул я.

— Эти два года были адом, но я не понимал. Знаешь, что меня подвело? — Он вдруг засмеялся; мне все больше становилось не по себе. — Во-первых, моя чрезмерная аккуратность, педантичность — зачатки шизофрении, твой Вася говорил. А главное — любовь к русской литературе.