Иначе — смерть!

— Что вы этим хотите сказать? — Он остановился, словно на ровном месте споткнулся.

— Александр Воронов был моим любовником. Мы расстались с ним двенадцатого апреля этого года — как оказалось, навсегда.

— Это правда?

— Правда. Я опознала его по фотографии на кладбищенском кресте.

— А вы знаете, что я могу привлечь вас к ответственности за дачу ложных показаний?

— За это — не можете. На кладбище я была вчера, а неделю назад ни о чем не догадывалась.

— Вы не догадывались о смерти своего любовника? Сколько ж у вас их, простите, было?

— Один.

— Оригинально, — он наконец сел за стол. — Рассказывайте. И если можно — по делу.

— Второго апреля я познакомилась с Сашей.

— То есть с Аликом?

— С Александром. С Сашей. Его фамилия мне была неизвестна.

— Значит, вы крутили с женатым человеком, не ознакомившись даже с его паспортными данными?

— Я не знала даже, что он женат.

— Черт знает что!

— Да, черт знал.

— Как вы с ним познакомились?

— В метро.

— Он к вам пристал или вы к нему?

— Не надо. Он заговорил. В тот день мне исполнилось тридцать лет.

— Ну, понятно, все эти женские комплексы.

— Да.

— И он не дал вам хотя бы свой телефон?

— Я его ни о чем не просила.

— Сколько гордости при нашей бедности!

— Мне нравится, Николай Иванович, ваше отношение к подсудимой.

— А вы отдаете себе отчет, что из-за ваших штучек на мне висят три убийства? Ладно, извините. Но о чем-нибудь на ваших свиданиях вы говорили?

— У нас было всего четыре свидания. Один раз он остался у меня на ночь. Он говорил, что ухаживает за больными стариками-родителями.

— Хорош гусь!

— Да сосед его подтвердил, он ухаживал… только, конечно, не тогда, давно. Нет, он был человек с совестью и страдал, я чувствовала, но не понимала.

— И из-за этих страданий он отравился?

— А Агния?

Произнесенное вслух имя умершей как бы сняло злой задор. После молчания Мирошников спросил сдержанно:

— Кто мог знать о вашей связи?

— Я никому не рассказывала. Уверена: он тоже.

— Ну, догадывался? Прежде всего я имею в виду ваших учеников, ведь кого-то из них обвинил Глеб Воронов.

— Мог догадаться Мирон Ильич. Однажды он столкнулся у меня с Сашей.

— Что значит «столкнулся»?

— Я открыла на звонок дверь, Саша меня обнял на пороге. Тут из кабинета вышел Мирон.

— То есть он видел ваши объятья?

— Да.

— Ну и?

— Молча ушел, урок как раз кончился.

— А потом вы с Туркиным на эту тему говорили?

— Нет. Но Мирон намекал. Ну… что я окружена мужчинами.

— Вы окружены?

— Да что вы! Я одинокий человек.

— М-да.

— Кстати, Мирон вместе с Сашей учился в Бауманском, мог его знать.

— Проверим. Сейчас меня больше интересует Алексей Палицын… хотя обыски ни у того, ни у другого ничего не дали.

— Алексей Кириллович у меня в то время не занимался. Пришел третьего сентября — в один день с Глебом.

— Интересное совпадение. У этого человека слишком много совпадений… Он ведь ваш сосед?

— Да. Поселился в доме с аптекой в феврале, по его словам.

— Хозяйка подтверждает. Боевой офицер, то есть способен на все, понимаете? Но вы его не помните? До сентября не встречали?

— У меня плохая память на лица и даты.

— Да уж! Не узнать любовника по фотографиям!

— Они сильно изуродованы. А Глеб мне все время кого-то напоминал… общим обликом, движениями, поворотом лица. Но меня так внезапно бросили, что я… хотела забыть и забыла.

— Придется вспомнить. Итак, в последний раз вы видели Алика, то есть Сашу, в день его смерти. Ну, хоть что-нибудь вспомнили?

— Все! Он пришел в седьмом часу, я как раз поставила «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. И хотела выключить. Но он попросил: не надо, мне все равно скоро уходить, возникло срочное дело. И когда я на кухне заправляла салат, зазвонил телефон. Я крикнула: «Возьми трубку, сейчас подойду!» Через минуту вошла в кабинет, он кого-то слушал по телефону и сказал: «Это мне, по работе». Я вернулась на кухню и из прихожей случайно услышала, как он произнес два слова. «Аптечная, 6».

— Получается, он кому-то назначил свидание в Герасимове? И ничего вам не объяснил?

— Нет. Я не спросила. Просто извинился, что дал мой телефон.

— Кому?

— Не знаю. Я поняла, что кому-то на работе. Он не стал ужинать и очень скоро ушел.

— Вы не заметили, у него была с собой бутылка «Наполеона»?

— Не было. Он вообще не пил.

— В рот не брал?

— Не могу сказать так определенно. Мы с ним не пили. Он заметил как-то вскользь, что не понимает в этом прелести… В общем, не разбирается.

— То есть он не различил бы запах миндаля в алкоголе?

— Я об этом уже думала. Мне кажется, если человек ни разу не пробовал «Наполеон»… я бы, например… ну, пахнет миндалем.

— Вы знаете этот запах?

— Знаю. Он у меня смешивается с запахом трупа.

— Запомните на всю жизнь.

— А у Глеба в комнате есть книга о ядах…

— Да, да, мы обнаружили.

— Но в день смерти у него болела голова от сильного насморка. Он чихал и сморкался, — Катя помолчала, опустив голову. — Он оставил у меня в аптечке цианистый калий в черном сосуде, о котором упомянул в записке, — она вынула из сумочки сосудик.

— Осторожно! — закричал Мирошников. — Отпечатки! Вот, кладите на лист бумаги. Конечно, все стерто. Как вы могли умолчать об этом?