Иначе жить не стоит. Часть третья

— Иду домой.

— Ну что я такого сделал? Ведь ничего особенного.

— Ничего, так и не кайся.

— Ну, Лель!.. Не сердись, а, Лель!..

Так он бубнил и дома, ходя за нею по пятам. Она сорвала с себя слишком узкое платье, отшвырнула туфли на невыносимых каблучищах и босиком стала у двери на балкон, только бы не ложиться рядом с ним.

Он подошел, пощекотал ей затылок. Лелька неуступчиво дернула плечом. Он попытался обнять ее. И тогда Лелька повернулась и быстрой-быстрой скороговоркой высказала ему все. Все, что накипало целый вечер. Припомнила и прошлогоднюю дуреху Муську, и позапрошлогоднюю уродину Фроську, и все вечера, когда она его ждала, а он где-то путался. С нее довольно! Возьмет детей и уедет, пусть приводит в дом хоть эту цыганку, то-то все обрадуются!

— Да ну, Лелик, чего наговорила, — с затаенной улыбкой протянул Никита. — Все пересчитала, чего было и не было. Да на что мне сдалась эта цыганка? И всего-то чуть-чуть потискал ее…

— Ах, потискал? — выкрикнула Лелька и со всей силой ударила его по щекам — по одной и по другой, не жалея ладоней.

— Ну и ну! — сказал Никита и смешливо прищурился. — Хватит? Или еще будешь?

И тогда Лелька кинулась к нему на шею, больно дернула за чуб, ущипнула тугое плечо.

— Все! — сказала она. — Забыли!

И они легли рядком, и обнялись, и действительно забыли.

Катенин давно не встречался с Ароном запросто, по-дружески — что-то треснуло в их отношениях, смущал проницательный, иронический взгляд Арона, будто вопрошавший: ну и как же ты, молчишь? Ему легко осуждать, думал Катенин, он в стороне, он не вмешивается, а я — что я могу?

Но в этот день, как только распространилась волнующая новость — Алымов снят, снят по настоянию ученых, — любопытство пересилило, и Всеволод Сергеевич помчался к Арону.

— Мне только что сообщили — об Алымове… Ты уже знаешь?

— Знаю ли я? — усмехнулся Арон. — Снимай пальто, заходи, садись. Зачем обсуждать стоя то, что можно обсудить сидя?

Он был очень доволен, Арон! И, конечно, оказалось, что он принимал деятельное участие в отстранении Алымова.

— Вперед мы выдвинули таранную силу — академика! — рассказывал он. — Представь себе, старичина поехал в ЦК и заявил, что, по его наблюдениям, у партии хватает квалифицированных людей, так что незачем держать во главе новой отрасли техники невежду. А когда его спросили, какие еще недостатки он замечает у Алымова, он сказал… нет, ты послушай! — он сказал так: недостаток это или беда его, но Алымов любит слишком громко говорить о том, что недостаточно хорошо знает. И чем хуже знает, тем громче говорит!

К удивлению Катенина, и профессор Граб на этот раз не отстранился, он написал наркому, что терпеть грубость Алымова не намерен, а потому посещать заседания, руководимые Алымовым, отказывается. Сам Арон тоже обращался к наркому и ходил в ЦК.

— Я долгое время думал, что за энергию ему многое можно простить. Но в истории с газовой турбиной… да он же вспышкопускатель! Ему же не дело дорого, а собственный успех в деле!

Катенин сидел в кресле понурясь. Да, этот ненавистный горлопан и из такого сложного эксперимента пытался извлечь быструю славу, всех загонял, затормошил во вред делу — лишь бы поскорее рапортовать и прогреметь в газетах!.. А может, и заткнуть рот недовольным, которых становилось с каждым днем больше?.. Все это так. Но история с газовой турбиной совсем по-иному затрагивала и самого Катенина: харьковский профессор, создавший турбину для работы на подземном газе, был ему знаком и через него связался с Углегазом. Почему же он, Катенин, отстранился от опытов, не придал им должного значения? Казалось бы, ухватись, помоги, вложи свое… Нет! Когда маленькую газовую турбину — первую советскую газовую турбину — привезли в Донецк, туда помчались Арон и Мордвинов, им принадлежали слова — энергетическое направление подземной газификации, они поняли: связать подземный генератор непосредственно с электростанцией, на месте перерабатывать газ в электроэнергию удобно и выгодно. Почему же я не увидел будущие возможности этого начинания? Почему я — в который раз! — остался в стороне?..

И вот теперь — с Алымовым. Кто больше меня ненавидел этого человека? Не чью-нибудь — мою родную дочь он держит при себе куклой для забавы, сам не разводится с первой женой и ее не торопит разводиться, — зачем ему, у него не последняя!.. Кто, как не я, мог сказать ему в лицо, что он — мерзавец?.. Ходят слухи, что однажды Мордвинов дал Алымову пощечину — за Катерину Светову. Катерина ему чужая. А у меня — единственная дочь…

— Как ты относишься к назначению Мордвинова? — спросил он, предчувствуя ответ и сквозь горечь понимая, что и сам не нашел бы более подходящего руководителя.

— Полностью — за! — воскликнул Арон. — Кстати, его кандидатуру предложил Лахтин. Одно из двух, говорит: или назначайте его начальником, или отдайте обратно мне.

Зазвонил телефон.

— Тебя, Всеволод. По-моему, дочка.

Голос Люды звучал приглушенно:

— Наконец-то разыскала! Папа, что случилось и как это понимать?