Иная. Песнь Хаоса

Но она возвращалась в избу, видела исхудавшее лицо Жели, слышала ее тяжелое дыханье, потом ловила испуганные взгляды двух вдов и сглатывала свой страх, как ком лежалой шерсти. А только такая и осталась, потому что они больше не пряли: редких коз недавно зарезали. Мясо иссякало и на княжеском столе. При мысли об этом хотелось снова бежать. Котя уже почти твердо решила, уговорила себя, но ночью Желя разбудила ее, дотронувшись до ладони тонкими, почти призрачными пальцами.

– Что такое? Пить хочешь? – устало спросила Котя.

Она измучилась от вечных кошмаров Жели. Самой ей попрежнему почти ничего не снилось. Уж точно не все эти ужасы. Хотя преследовало, как в бреду, безотчетное ощущение «красной волны».

– Котя… А ты что любишь делать? – совершенно спокойно отстраненным голосом спросила Желя.

На губах ее даже играла улыбка, лишь застывший взгляд лунатика выдавал неправильность безмятежного вопроса.

– Вышивать и охотиться, – устало отозвалась Котя, нахмурилась, но с трудом тоже улыбнулась и продолжила: – А ты?

– Петь и танцевать.

– Так это тебе с кудесниками представления давать. Только срамное это дело для приличной девушки.

Они говорили как будто весело. В эту ночь никто не лез на стены, не кидали огненные шары – наверное, в этом нашелся повод для нежданной радости. Или они обе справляли поминки по непрожитым жизням. Голос Жели надломился, задрожал:

– Приличной… Эх, приличной, Котя… Кто же из нас приличный? Мы здесь и не стражники, и не воины, и не жены верные. Но хорошо, что ты здесь.

– Я рядом, всё в порядке.

Котя повернулась на бок и обняла Желю, осторожно, чтобы не задевать живот. А он все рос и рос, новая жизнь теснилась в нем и не понимала, почему ей достается так мало пищи. Не вовремя, все не вовремя случается, чаще всего – именно такое. Радовало, что бабка Юрена вспомнила, что когда-то числилась повитухой. Котю все равно не допустили бы, как незамужнюю девушку.

– Да, ты рядом. И это хорошо, – кивала Желя, зарываясь в волосы. – А то ведь Омуты твои сожгли.

Она говорила отстраненно, уже не плакала в последнее время. Слезы иссякли в ее широко раскрытых в немом вопросе глазах. Теперь она словно бы пыталась понять, как все это случилось с ней, что ее ждет. И неопределенность осады смешивалась с неуверенностью в своих силах дать начало новой жизни.

Коте мать всегда говорила, что фигура у нее подходящая, бедра достаточно широкие, тело крепкое. Да для кого подходящее оказалось-то? Для Игора? Воспоминания о нем приходили постылыми тенями, иногда Котя плевала через левое плечо в темноту или читала краткое обращение к духам, и они тут же исчезали. О таких лучше и не вспоминать. А вот мысли о собственной деревне не покидали, сдавливая горло ощущением обреченности. «Омуты-то сожгли, а про мою деревню я и вовсе вестей не получила», – с горечью подумала Котя. Круг потерь все сужался, как оцепление града. В детинце остались последние дорогие ей люди. Но хотя бы рядом. Пока что рядом.

– Выходит, хорошо, что ты раньше ушла, – улыбнулась Желя, но отчего-то заунывно выдохнула, уставившись в потолок: – И огонь идет за тобой…

– Не хочу огонь, – вздрогнула Котя. Она уже горела в тереме зимой и до дрожи боялась жалящих поцелуев рыжих лепестков.

– Не хочешь? У тебя даже полюбовник – подмастерье кузнеца. Или бросил он тебя так же, как князь меня? – отозвалась Желя, точно со скрытой злостью и обидой.

– Не бросил! И князь тебя не бросил!

В последнее время с губ Жели срывались странные вещи, словно бы ей открывалось что-то неведомое, невысказанное.

– И огонь идет за тобой, – шептала Котя на следующий день, когда вновь вспыхнули пожары возле деревянной стены.

Во многих местах от нее оставались угольки поверх земляной основы. Прорехи заваливали камнями и мусором, который собирали на месте сожженных домов. Котя мучительно разглядывала, как раскрываются новые и новые пламенные цветы, бьющиеся в безумном танце. Где-то там снова шел бой, и снова приносили раненых. Котя научилась перевязывать руки и ноги, накладывать корпию на рассеченные клинками края плоти. Но многие быстро умирали от тяжелых ран. Котя не считала, скольких проводила на тот свет.

«Ой, лето-то богатое случилось… Листопадное! Лето-то красное», – только застывало в ее голове искаженное причитание. Теперь воспоминания детства о первом столкновении со смертью не казались такими уж страшными. В цельном гробу-колоде тогда лежала почившая с миром старушка. Совсем другие чувства овладевали, когда на двор вносили молодых гридней с проломленными головами, отсеченными ногами или пробитыми животами.