Инамората

Я услышал шуршание шелка, почувствовал, как зашевелилось колено. Вздрогнув, я открыл глаза и увидел, что Мина невидящим взором смотрит на пламя свечи, ноги ее открыты, так что мне видны шелковые чулки, которые заканчиваются бледно-розовыми валиками высоко на ее белых икрах. Мой взгляд поднялся еще выше, и я обнаружил, что на ней нет нижнего белья.

— Мина?

Свеча задрожала у меня в руке, с фитиля слетело облачко дыма. Мина продолжала смотреть на то место, где было пламя, но теперь отсутствующее выражение в ее взгляде сменилось чем-то иным… словно в нем обозначилось еще чье-то присутствие.

— Уолтер? — спросил я тихо с дрожью в голосе.

В полумраке я едва мог различить сладострастную улыбку, игравшую на ее губах. Мина наклонилась и, схватив меня за рубашку, привлекла к себе. Губы ее были сухими и холодными, но язык, который она предлагала мне, казался мягким и теплым. Целуя ее, я почувствовал смолистый и сладковатый вкус хорошего бургундского вина, которое она пила за обедом, а также восковой привкус губной помады и аромат ее сигарет «Честерфилд». Мина притянула меня к себе и откинулась на подушки, туда, где лежали наши пальто и перчатки, ее пальцы гладили мою голову, плечи, короткие волосы на шее. Ее руки оказались удивительно сильными, это была сила лунатика. Тела наши переплелись, словно в акробатическом этюде, мы поспешно срывали с себя одежду. Я освободил ее от злосчастного корсета, стягивавшего грудь, а она стащила с меня брюки. Столь домашние приготовления опровергают иллюзию, распространенную во французских романах, тем паче в более фривольных описаниях сексуальных сцен, утверждающих, что страсть — это порыв, который, стоит ему вспыхнуть, уже не остановить. Мне бы хотелось сказать, что страсть неудержимо влекла нас в объятия друг друга, но не могу этого сделать, не покривив душой: достаточно вспомнить, как я предусмотрительно положил на тумбочку у кровати мои очки, чтобы они случайно не разбились.

Без очков я видел Мину, сидевшую на мне верхом, словно в тумане. Пока мы занимались любовью, я так и не смог разобрать, были ли отметины на ее груди следами шрамов или обыкновенными родинками. Лицо Мины я тоже видел нечетко — это была маска, отрешенная или безразличная к моему телу, распростертому под ней. Впрочем, теперь, когда я более искушен в подобных занятиях, мне кажется, что ее лицо просто приобрело то погруженное в себя выражение, какое появляется у женщин при приближении оргазма.

Потом мы упали на покрывало и заснули, убаюканные доносившимися с улицы приглушенными звуками, напоминавшими шум моря.

Проснувшись, я осторожно, чтобы не потревожить Мину, потянулся и взял с тумбочки очки. Во сне лицо Мины снова стало таким, каким я его знал, — простым и добрым. Я опустил голову на подушку и привлек ее к себе, прекрасно сознавая, что вскоре нам предстоит подняться и приготовиться к расплате за содеянное. Я лежал, прислушиваясь к ее легкому дыханию, спокойным вдохам и выдохам, и видел, как бьется пульс у нее на шее.

— Извини, — пробормотала она в темноте.

— Ты не спишь?

— Я вообще не спала, — сказала Мина, зевая и потягиваясь под покрывалом. — Мне жаль, что ничего не вышло.

— Не вышло?

— С гипнозом, — сказала она. — Я не была в трансе. Я слышала все, что ты говорил.

— Что же ты слышала?

— Что ты влюбился в меня, — проговорила она с грустью.

У меня перехватило горло.

— Я не верю.

Она обернулась ко мне и сказала:

— Мне так хотелось, чтобы у тебя все получилось, дорогой. Чтобы ты поверил мне… Но теперь, полагаю, ничего не изменилось.

По ее щеке скатилась слеза и оставила мокрый след на наволочке. Она вытерла глаза краем простыни и, подняв вверх руки, вновь обнажила отметины на груди, которые прежде привлекли мое внимание. На этот раз я разглядел, что это такое.

— Откуда у тебя шрамы? — спросил я, проводя пальцем по крестообразному пятнышку под ее правой грудью.

— Не надо. — Дрожь пробежала по ее телу. — Щекотно.

— Скажи мне.

— Я не помню.

Она откатилась от меня, потянув за собой простыню, потом села на край кровати спиной ко мне и стала натягивать чулки.

— Может, это Уолтер швырнул в меня бутылкой. Он иногда бывает очень груб. Ты ведь знаешь, какими бывают младшие братья.

— Вообще-то нет.

— Тогда поверь мне на слово.

— Боюсь, я не готов. Лучше скажи мне правду.

Мина громко вздохнула и опустила плечи.

— Право, милый, трудно ожидать, что кто-то помнит историю каждого шрама и ушиба, которым уже лет сто.

— И все же.

Она свернула чулок, сделав его похожим на пончик, и принялась натягивать на ногу. Быстрыми нервными движениями поправила шов.

— Если не веришь ни одному моему слову, так сам придумай причину.

— Ладно, — согласился я. — Я думаю, что тут не обошлось без Кроули.

Ее спина напряглась, и она замерла, не успев натянуть второй чулок. Я прополз на коленях по кровати и оказался у нее за спиной, протянул руку и дотронулся до четырехдюймового шрама у нее под пупком и маленького круглого следа от ожога на груди.

— Это он сделал сигаретой, верно? — проговорил я тихо ей на ухо.