Инчик-Сахалинчик

За водой мы ходили и к железной колонке, благо, она стояла рядом с нашим домом через дорогу. Вешаешь ведро на носик, давишь на рычаг и вода бежит: с пшыканьем, фырканьем, бурным возмущением, а когда и тихо, медленно, спокойно. Отец тогда говорит:

– Напора нет.

Сначала мои предки ходили за водой с коромыслом, потом папанька сконструировал тележку для двух вёдер. Сам процесс меня прямо-таки завораживал, особенно зимой, когда колонка обледеневала, и нужно было сперва сбить с неё лёд, особенно с крана. Поэтому я, как маленький прицеп, катилась за родителем до колонки и обратно.

– Пап, а водичка живая?

– А как же, живёт себе под землёй, а потом наружу выходит.

– Выбегает, папочка, а не выходит. Все говорят, что вода бежит. Бежит! Понимаешь? В реке бежит, в ручьях бежит. Да и в море вон как волны бегают!

– Ну ладно, ладно, хорошо, вода выбегает наружу.

– Ишь придумал: выходит! Ног то у ней нет. Как она ходить тебе будет? – я еще долго возмущалась и жаловалась мамке на отцовскую безграмотность.

А та лишь смущенно хихикала в кулачок. Вот чего она хихикала? Объясните!

– Ешь вода, пей вода, сыт не будешь никогда! – отбрехиваться Валентина Николаевна.

А баба Паша тыкала в неё пальцем:

– Дура! К этому случаю есть более верная пословица: живет порою, течет и вода горою.

Чё-чё? Кто живет порою, какой вода горою? Вот объясните мне всё это! Ничего не понимаю!

Курочка ряба

Отец засыпает в моей кровати и посапывает, накрывшись старой, потрепанной книжкой. С трудом перелезаю через него и шлёпаю к их взрослой кровати:

– Мам, расскажи какую-нибудь историю! Надоело эти Арабские сказки слушать изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день.

Валентина Николаевна вздыхает, прижимает меня к себе и рассказывает «Теремок», «Колобок», «Репку» и «Курочку рябу».

Я обиженно отворачиваюсь к стенке:

– Ты уже который год мне эти лялечные сказки рассказываешь. Да сколько можно?

– Ну, донь! Ты забыла, что я в детских яслях работаю? Я ж других сказок и не знаю.

– Не знает она! Вы ж не дебилов там растите, им всё-всё читать надо.

Мать обиженно поворачивается к чёрно-белому телевизору и тоже начинает посапывать.

Прошел еще год-другой, и я после школы стала приходить к мамке на работу, чему она очень радовалась: давала мне в руки книжки «Теремок», «Колобок», «Репку», «Курочку рябу» и заставляла читать их детям. Я мурыжилась так лет десять, не меньше, до самого окончания школы, а потом пришла к многозначительному выводу:

– Я уже много лет читаю малявкам одни и те же книжки и теперь могу сказать твёрдо: 1) за все эти годы они умнее так и не стали, 2) ничего другого эти болваны воспринимать не хотят!

Мать спорить не стала. А чёрт, вдруг вылезший из «Мойдодыра», прошептал:

– На себя посмотри! Ты ж обречена на этот бесконечный курочко-рябочный цикл. Вот как станешь большой и толстой теткой, начнешь писать там чего-то, так только сказочки и сможешь сочинять. Ха-ха-ха!

Маленькие пяточки

Отец сидит, гладит мои пяточки, целует и легонько их покусывает:

– Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, устали, легли, засыпали…

– Ну, пап, где ты видишь, что я сплю? Утро уже, не уразумеешь что ли?

– Ну ладно, – говорит отец. – Давай по другому. Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, бегали, убежали на самый край острова и вышли замуж за гиляка. Вышли замуж за гиляка и: «До свидания, пока, папа-ка»!

– А чего это за гиляка? – возмущаюсь я.

– Так сказала твоя мама-ка… – задумался отец.

Но мне думать было некогда, я росла, и росла очень быстро:

– Ага, я ещё в садик не ходила, в школу ни разочка ни ногой, а они меня уже сплавили со двора. Ну спасибо, родители!

– Сплавили… – снова задумался отец. – А ведь скока мы леса Японцам сплавили! Ты, дочь, даже не представляешь сколько! Эка, ведь, ведь сволочи.

– Пап, ну пойдем в садик, я ещё туда не выходила! Давай, надевай мне носочек, а я тебе песенку спою, ладно? Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, бегали, убежали к Толику и вышли за него замуж.

– Что-о-о? – открыл рот Иван Вавилович. – Знаешь что, моя дорогая, двух соплежуев в садик я уже не выхожу! Собирайся и иди к Толикиному папке жить.

Отец вспылил, поставил меня на пол, всучил в руки маленькие носочки и ушел курить. Пришлось надевать носки самой.

С этих пор я жутко возненавидела странное слово «гиляка»:

– На гиляка он не психовал, а на Толика, видите ли, психанул. Ишь, какой умный! Ну и ладно, сама в садик выхожусь, там меня Толик в соседней группе ждёт, опять рожицы будет строить и в щечку целовать.

И я запела свою любимую песенку про пяточки.

А ты, папка, ревнуй, ревнуй. Недолог папин век: вырастет дочь большая-пребольшая, убежит далеко-далеко, аж в соседнее село, выйдет замуж и больше не даст тебе свои пяточки: ни покусать, ни погладить, ни поцеловать… Да ты и сам не захочешь – состаришься, скукожишься, вредным станешь, злым, нехорошим. А дочка тоже завредничает и не будет тебя старого вспоминать, а будет помнить тебя молодого, доброго-предоброго, ревнивого!

Дедушкин сундук и новый самовар