– Жутко звучит, – неподвижно застыв, тихо отзывается Анна. – Жутко и безнадежно.
Сердце болезненно сжимается, отчего-то снова першит в горле, а веки начинает предательски жечь.
Насколько искренни и правдивы были слова Мириам в тот момент, когда она их писала? Можно ли верить хоть кому-то из них? Муж и жена одна сатана… Что, если это тот самый случай?
– Ты ее любил? – тихо спрашивает Анна. Ей стоило бы давно его задать, но что-то каждый раз мешало. Возможно, это был страх или, как бы абсурдно ни звучало, ревность.
– Больше, чем ты можешь себе представить, но, видимо, недостаточно, чтобы спасти нас обоих. – Его голос пропитан горечью, болью, чувством вины и много чем еще.
Никогда еще он не демонстрировал ей столько эмоций сразу. Анна Одли не зря боялась. Алан Флеминг любил и все еще отчаянно любит свою жену. Но, как писала Мириам, самая большая любовь порождает самую большую ненависть… Только как Аннабель разобраться в том, к кому именно из супругов больше всего относится эта фраза. Судя по содержанию писем Мириам, она сильно злилась на Алана в последнее время, обвиняла его в равнодушии и всех своих проблемах, даже в измене, на которую решилась из-за сложностей в браке. Однако в письмах не было ни слова о том, в чем именно заключалась причина внезапного охлаждения и полного непонимания между Мириам и ее мужем.
– Я… Я соболезную, что все так закончилось, – выдавливает она из себя через силу. Что, если спросить у него? Задать прямой вопрос? Он ответит? Или оставит эту тайну в пустой могиле Мириам Флеминг?
– Все в порядке, Эни. – Его ладонь мягко касается ее щеки.
Аннабель сглатывает образовавшийся в горле ком, вдыхает через силу, уловив пряные нотки табака и морского бриза. Он стоит непозволительно близко, но она не в силах отпрянуть или отстраниться. Наваждение. Гипноз. Морок. Колдовство. Проклятье? Как Флеминг делает это с ней? Почему ее сердце стучит так сильно и больно, что хочется разрыдаться от непонятного необъяснимого чувства?
– Пойдем со мной, Эни, – выпрямившись, мягко зовет ее Алан. Она поднимает на него завороженный взгляд как раз в тот момент, когда он протягивает ей свою ладонь.
Аннабель колеблется ровно секунду, прежде чем вложить ледяные пальцы в теплую мужскую руку. Воля, здравый смысл, сомнения, опасения, страх – все исчезает в расширившихся тоннелях черных зрачков. Ей даже начинает казаться, что сквозь густой клубящийся туман она видит ту самую тропу, которую обещала найти Мириам Флеминг в своем неопубликованном интервью. Но готова ли она, Аннабель Одли, пройти тем же путем, что однажды привел ее кузину к полнейшему краху?
Она не задает вопросов, просто покорно идет за мной. Глухое цоканье каблуков эхом отлетает от стен, каждый новый шаг увереннее предыдущего. Ледяные пальцы постепенно отогреваются в моей ладони, ее мысли принадлежат только мне, и это на какое-то мгновение согревает мое сердце.
– Что… Что это? – Анна резко останавливается, когда мы оказываемся в моем временном кабинете. Она здесь еще не была, и я понимаю, чем вызвана ее растерянность. Взгляд Аннабель в недоумении, с долей неприкрытого испуга блуждает по стенам, перескакивая с одного снимка в рамке на другой.
– Эскизы обложек для «Индиго», – объясняю я. – Мириам сама подбирала фотографии. Никак не могла определиться с выбором, но дизайнер издательства не одобрил ни один из ее вариантов.
– И ты возишь этот музей с собой? Зачем? – удивленно отзывается Анна, шагнув вперед.
Ее внимание приковано к самому первому эскизу. Алый закат, багровеющее небо и распахнутые кованые ворота, за которыми в пылающем мареве дымчато-желтых цветов притаился высокий мрачный особняк с темными окнами. Разбитая сорной травой дорога тянется от самых ворот к крыльцу из мраморного камня с широкими ступенями и массивными колоннами, поддерживающими свод козырька.
– Затем же, зачем и ты таскала ее письма с собой, пока не решилась отдать их мне, – отвечаю, вставая за спиной Аннабель. – На фото он выглядит не так удручающе. Сейчас окна заколочены ставнями, а одна из колонн дала трещину. Посмотри сюда.