Индия. 33 незабываемые встречи

Это было уже выше моих сил – абсолютно да лекий от наших проблем человек, аскет, святой, весь день занимавшийся какими-то средневековыми делами – и Евгений Максимович (тогда, кстати, еще не достигший пика своей известности)…

Мы вернулись в Мадрас в свою шикарную гостиницу только под утро; вид наш был приемлем только для Индии – усталые, грязные, у меня на брюках разводы от цветных мелков, у Ольги на голове корона из свежих цветов, которую Шанкарачарья снял с себя и через меня передал ей, не касаясь её.

От нас исходила такая внутренняя радость, что служащие отеля заулыбались нам в ответ… мы были действительно счастливы!

P.S. А месяц назад пришло письмо из Канчипурама; старший Шанкарачарья вспомнил обо мне. Жизнь продолжается – и старый Шанкарачарья скоро «заговорит» на русском языке. Сбудется его мечта о встрече с Россией.

VI. Гималаи (три попытки)

Попытка первая: северо-восточные Гималаи

Это название влекло как звон колокольчика на кровле буддийского храма. Дард-жи-линг. Дард-жи-линг. И я двинулся в Дарджилинг.

Дорога налажена, всё, казалось бы, предусмотрено, но почему-то начинаешь чувствовать в себе авантюрную жилку.

Путешествовать по карте Индии просто и необременительно – покрытая петитом экзотических названий так плотно, что живого места на ней нет, она обманчиво сокращает расстояния до нескольких сантиметров – конечно, так поступают все карты, но не везде сквозь эти бумажные сантиметры просвечивает столько километров и столько впечатлений.

Путь в Дарджилинг – от ближайшего ли вокзала, от единственного ли аэропорта – это долгая дорога сначала по равнине, потом всё выше и выше, потом серпантином, зависая над белой от тумана пропастью, пересекая то и дело петляющие игрушечные рельсы (здесь ходит смешной «toy-train» – когда-то такие же были на станции Отдых Казанской железной дороги, где у нас была дача, там это были рельсы детской дороги), карабкаясь сквозь крохотные поселки с косоглазыми жителями в грязно-рваных свитерах, на секунду выхватывая глазом какие-то жанровые сценки и пытаясь их потом наполнить своим смыслом, и снова косматый туман, сквозь который пятнами проступают и исчезают оставшиеся далеко внизу темные куски долин.

Впереди идет джип, перенаселенный даже по индийским понятиям – на подножках, на запятках стоят худые доброжелательные парни, на крыше сидят и лежат, а внутри какая-то сплошная био-масса, из тьмы которой изредка мелькает то улыбка, то браслет, то любопытствующий узкий глаз.

И так несколько часов подряд.

В нашей машине точно так же все сидят друг на друге, тепло от дыхания, свисающей за борт ноге – холодно.

Снаружи накрапывает дождь, постепенно холодает, а главное неотвратимо темнеет.

Пока добрались, стемнело окончательно. Слуга-тибетец принес в отведенный мне номер – огромную пустую и темную «залу», – громыхнувшую вязанку дров. По стеклам бежали струи не останавливающегося дождя. На веранде одиноко вглядывался во тьму, скрывавшую Канченджангу, неизвестно как попавший туда тупорылый пулемет «Максим».

Ночь была холодна.

Когда на следующий день я вышел из гостиницы, то не знал еще, что начинается «день сурка» – все дни мои в Дарджилинге будут одинаковыми.

В гостинице старые гравюры, ружья на стенах и сама она носит нафталинное название «Клуб плантаторов» – трудно понять, какой век стоит на дворе.

У подъезда маются несколько такси. Строго говоря, по городу почти не ездят. Стоящие такси только что привезли кого-то, припилившего сюда из-за гор и ожидают теперь возможных пассажиров на отъезд. Туристы по городу не ездят, а ходят – вверх, вниз, опять вверх – а остальные жители сидят, сидят на ступеньках магазинов, в открытых коробках-киосках, просто на куче своего товара – а мимо них вверх-вниз, течет поток потенциальных покупателей, грузчиков, волокущих на спине самые негабаритные тяжести (даже холодильники!), просто фланирующих граждан. Поток однообразен и непрерывен – и вчера, и сегодня, и в «нигой день», как говорила когда-то моя младшая дочь, пытаясь передать сложное понятие «всегда». И лишь к вечеру поток становится реже и, наконец, совсем иссякает – но к тому времени опустились уже алюминиевые жалюзи магазинов, погасли огни, а от беспорядочных свалок товаров остался прилипший к наклонной мостовой мусор. Улица темна и её привычно заселяют собаки. Они же то и дело создают звуковое оформление сгустившейся ночи. И долго переругиваются в разных концах погрузившегося в сон городка.

Следующим утром, рано-рано, где-то вдали послышался приближающийся бум барабана. Я выглянул на балкон. Внизу, слева, вдоль по пустой, неживой еще улице целеустремленно и бесстрастно шагал одинокий буддийский монах и ровно и мерно бил билом в тугую окружность большого барабана. Вокруг дремали закрытые лавки, горел невыключенный фонарь и, потягиваясь и зевая, лениво уходили с дороги монаха вчерашние кудлатые псы.

Монах прошел мимо и исчез за деревьями и крышами, но долго еще слышался тревожный набатный звук Что это значило?