Индия и греческий мир

Что же касается науки и литературы, то здесь «очарование Индией» прослеживается в двух разных направлениях – умирающем «языческом» (которое пока вовсе и не подозревало о том, что умирает) и нарождающемся христианском. Об Индии много пишут Страбон, Плиний и Арриан, сохранив много фрагментов из утраченных позднее древних сочинений; ей отдают должное также цитированные нами ранее Апулей и Филострат. Философ Сенека (4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), пробуя свое перо в написании кровавых трагедий, регулярно поминает какие-то индийские реалии: только в сохранившихся трагедиях – порядка 17 раз, например в «Медее» (862–865):

Все взад-вперед Медея
Шагает – как тигрица,
Детенышей лишившись,
Мечется в гангских лесах.

Известный писатель и ритор из Малой Азии Дион Хризостом (Хрисостом, «Златоуст»; ок. 40 – ок. 120 гг.) не только интересовался Индией, свидетельством чего – фрагменты некоторых его речей (XXXV, 18, 22; IL, 7), но и мог быть знаком с санскритским героическим эпосом – «Махабхаратой» и «Рамаяной», или, по крайней мере, он сообщает о том, что с ним были знакомы греко-римляне его времени, ибо пишет (LIII, 3): «Ведь, говорят, и среди индийцев поют творения Гомера, переложенные на их язык и напев». И хоть здесь ритор мог и ошибаться, однако, когда XIX в. заново открыл эти его строки, многие ученые рьяно принялись отыскивать в индийском эпосе «следы» Гомера: Агамемнона уподобили Сугриве, Патрокла – Лакшмане, Одиссея – Хануману (изобретательному, хитрому и смелому царю обезьян), Гектора – Индраджиту, да и само похищение Ситы и освободительный (за ней) поход на Ланку стали считать скалькированным с истории Елены и осады Трои. Ныне все это признано несостоятельным, хотя отрицать сходство образов и мотивов невозможно. Может, вновь перед нами два побега от единого корня?

Знаменитый философ эпохи заката Античности Плотин (ок. 205–270 гг.), желая ближе познакомится с учениями Востока и Индии, примкнул к походу войска Гордиана III (225–244 гг., правил с 238 г.) на Восток (242 г.). И хоть убийство императора в Месопотамии сорвало планы философа, тем не менее отмечается, что некоторые его идеи вполне брахмаистские – например, о мудреце, которому чуждо все земное и который постиг первопричину всего сущего, возносящую его от земли в царство божественной свободы. С.Я. Шейнман-Топштейн пишет: «Метафизический смысл ведийской философии хорошо отвечал мировоззрению мистически настроенного Плотина. Само ядро неоплатонической онтологии— учение о трех ипостасях божества (бог – источник бытия, истинное и совершенное божество; бог – творец, ум – устроитель; мировая душа, все проникающая и одушевляющая) – это не только преобразованная триада Платона… (производящая причина; первичная материя; одушевленный, проникнутый идеями мир вещей), но и отчасти, по-видимому, – переделка на мистико-идеалистический лад древней ведийской триады (Брахман – истинное и совершенное бытие; Праджапати – бог-творец, владыка мира; Пуруша – мировой дух, мировая душа). В дальнейшем эта неоплатоническая триада через каппадокийских богословов перешла в виде единосущной Троицы (Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой) в христианский канон».

Интересуется индийской философией и Порфирий (232 – ок. 305 гг.), ученик Плотина, сохранивший в своих творениях отрывки из утраченного сочинения об Индии сирийца Бардесана (154 – ок. 222 гг.), писавшего на основе своих бесед с индийскими послами в Сирии. Однако линия неоплатонизма была обречена на угасание до полного своего запрета при Юстиниане, ибо победило иное направление – христианство.

Надо отметить, что индийская философия и учения привлекала и раннехристианских писателей, хотя они относились к ней по-разному – в меру своего умственного развития и широты кругозора: от непонимания и осуждения, как у Тертуллиана (ок. 160 – ок. 230 гг.) и Блаженного Августина (354–430 гг.), до настороженного исследования, как у Климента Александрийского (ок. 150 – ок. 215 гг.) и Блаженного Иеронима (ок. 346 – ок. 420 гг.) и, наконец, принятия и высокой оценки, как у Ипполита Римского (ок. 217–235 гг.). Тертуллиан заявил: «Но мы (христиане. – Е.С.) не брахманы и не индийские гимнософисты, которые обитают в лесах и отрекаются от жизни» («Апология», 42). «(Философы) испугались [установить начало и конец миру], как бы сущности этого мира, будучи столь значительными, не утратили божественный статус, сущности, которые почитаются и магами персов, и верховными жрецами египтян, и гимнософистами индусов» («Против Маркиона», I, 13).