Индия. Записки белого человека

«В Индии не курю!» — записал я в дневник и мысленно посвятил этот поступок вероломной подруге. Потом, машинально листая тетрадь, я отыскал записи годовой давности и погрузился в наше первое путешествие в Индию.

Предел мечтаний

Москва — Мумбай — Элефанта — Аурангабад

Мы сидели на ступеньках в аэропорту Домодедово и смотрели на стометровый хвост, уползающий в пассажирский аквариум. На воротах, где еще пару часов назад должна была зажечься табличка «Мумбай», по-прежнему горел «Лиссабон». Человеческая змея уползала и никак не могла уползти в этот чертов Лиссабон. Казалось, вся Москва решила разом посмотреть на закат Европы. И только мы неподвижно сидели на ступеньках и ждали своей Индии.

Чтобы как-то скоротать время, я читал подруге статью о Мумбае — так нынче называется старый добрый Бомбей. В путеводителе, как в правильно собранном паззле, по порядку — текст к фотографии, фотография к тексту — располагались составляющие огромного города: величественные Ворота Индии, волшебные улочки Колабы, манящая пестрота бомбейских базаров, приторные красоты Болливуда и, наконец, остров Элефанта со знаменитыми пещерами. Я складывал буквы в слова, а слова в столь желаемое — не мной, моей спутницей! — будущее, пытаясь заворожить и очередь, и Лиссабон, и Домодедово… И в конце концов все получилось.

Через два часа в самолете я заметил, что индийцы похожи на слонов. Наверняка заметил бы и раньше, но до сих пор я и индийцев-то толком не видел. Через проход от меня сидел старый слон с широко расставленными крошечными глазками, огромными волосатыми ушами (казалось, за них на протяжении всей его жизни дергали крючьями погонщики) и соразмерным ушам носом. Рядом с ним восседал еще один слон, дальше — еще и еще. Старец поманил меня и, тяжело дыша, спросил, куда мы летим. А я, наклонившись к нему, простодушно сказал: «В Индию!» — и увидел совсем рядом с собой глубоко посаженный глаз, окруженный сеткой мелких морщин. Глаз смотрел на меня с пониманием — мол, куда же в самом деле можно еще лететь! А мне вдруг стало грустно: в Индию я летел поневоле. Таким способом почему-то надо было доказывать свои нежные чувства.

Сосед, словно почувствовав мое настроение, покачал головой и принялся рассказывать о Мумбае — о красоте Ворот Индии, о любимой туристами Колабе, о пестрых бомбейских базарах, о сентиментальном Болливуде и о волшебном острове Элефанта… Он возвращался из США и дважды назвал Мумбай пределом мечтаний. И я почти поверил ему — он был отличным продавцом достопримечательностей и продавцом вообще.

Его дедушка когда-то держал портняжную мастерскую и шил для английских колониальных властей легкие парусиновые штаны. Его отец расширил семейный бизнес до фабрики. А сам он — слон независимо мотнул хоботом — двадцать лет назад наладил поставки одежды в Америку. Теперь у него в Детройте офис, которым руководят сыновья, а ему только и остается как летать туда в качестве консультанта. Он дал мне визитку, на ней его имя было написано на хинди и на английском (первое я не смог прочесть, второе — произнести). Потом пригласил в гости и долго объяснял, как добраться до его дома. И на сердце у меня было тепло от его гостеприимства и доброжелательности.

В половину пятого утра бомбейский аэропорт был пуст и пах мышами. Мы обменяли деньги[1] у сонного клерка и вышли на свежий воздух. Впрочем, определение «свежий» было данью устоявшимся словосочетаниям и к наружному воздуху никак не относилось. Площадь перед зданием аэропорта была погружена в тяжелый, как ватное одеяло, туман. Внутри него тут и там плескались крошечные антикварные машины. Они напоминали наши «инвалидки», но все же были чуть побольше. В одних машинах спали, возле других стояли заспанные смуглые водители — все, как один, невысокие, щуплые и похожие на кого угодно, только не на слонов. «Ага, — догадался я. — Слоны встречаются только в самолетах!» Мы сели в машину к кролику. У него были испуганные глаза, и он все время нервно водил носом, словно к чему-то принюхивался.

Кролик несколько раз обращался к нам по-английски, но его язык был нам непонятен. Справа и слева от дороги стояли лачуги, возле которых в рассветных лучах копошились — издалека было не разобрать — то ли дети, то ли щуплые взрослые. Туман понемногу поднимался от земли, и на его место, словно в открывшуюся щель, хлынул отвратительный запах нищеты, мочи и помоев. Мы ехали молча, и я несколько раз украдкой косился на подругу. На ее лице странным образом уживались желание спать, любопытство и отвращение.

Бродя по бомбейской набережной, мы старались не смотреть на воду, но еще тщательнее отводили глаза друг от друга. Ворота Индии оказались жалким подобием Триумфальной арки. Рядом в зеленой, пахнущей гнилью пене плескались чайки. Их были тысячи, и они поедали что-то, напоминавшее завернутые в мешковину куски мяса.

— Ну вот и море, — сказал я и махнул рукой в сторону птиц. Подруга почему-то обиделась. Она и вообще с каждым часом в Мумбае все более мрачнела и уходила в себя.