Индия. Записки белого человека

— Не расстраивайся, еще вполне можно вернуться! — Я неуклюже попытался утешить подругу и получил в ответ такой взгляд, что дальше предпочел молчать.

К середине дня, натолкавшись среди торговцев китайскими пластмассовыми игрушками, надышавшись пропущенными через миллионы двигателей нефтепродуктами и насмотревшись на не ремонтировавшиеся со времен последнего визита королевской четы колониальные красоты, мы отправились на железнодорожный вокзал с гордым названием «Виктория». Навстречу нам через подземный переход неостановимо, как белогвардейцы в историческом фильме «Чапаев», шли тысячи индийцев. Казалось, будь у меня пулемет «максим», они и тогда не свернули бы со своего пути. Их словно специально выпустили из поезда — из десятков поездов одновременно! — чтобы размазать нас по асфальту. Но такое бешенство было написано на наших лицах, что враги растерянно расступались, и мы беспрепятственно проходили сквозь толпу.

Нам было все равно куда ехать, лишь бы выбраться за пределы этого города грез. С билетами на вечерний поезд в Аурангабад в кармане мы сели на катер и поплыли на остров Элефанту. От тех нескольких часов у меня остался отснятый на видеокамеру эпизод, где подруга — усталая и разочарованная — кормит иссиня-черную козу совершенно несъедобным початком кукурузы. И коза — с глазами и шкурой истого дьявола — становится на задние ноги и тянется, тянется к лицу девушки.

Куда бы мы ни шли, везде на острове нас встречали торговцы. Они стеной стояли возле крошечной железной дороги, которая была проложена от пристани к лестнице, ведущей на холм, и на самой лестнице, поднимающейся к пещерам. Здесь не было слонов, но с веток свисали стаи обезьян. Одна из них, улучив момент, выхватила у меня из рук плитку шоколада — ту единственную еду, что мы взяли с собой на остров. Все было против нас! Во время прогулки вокруг неказистого форта подруга, глядя на уложенные на камни пушечные стволы, безнадежно спросила:

— Не знаешь, почему остров назвали Элефантой?

Я взглянул на нее и как-то разом понял, что чувствовала с детства мечтавшая об Индии девушка. И на ходу принялся раскрашивать тускловатую реальность.

— Когда в тридцатых годах шестнадцатого века португальцы приплыли завоевывать то, что тогда было Мумбаем, — сообщил я с важным видом, — два корабля направились на соседний остров. Уже на подступах к бухте их встретил град камней. Огромные глыбы падали на палубы, сносили мачты, убивали матросов. Капитаны в панике отступили. Через месяц группа из пяти судов была послана усмирить защитников острова. И снова их встретила каменная канонада. Так продолжалось до тех пор, пока не приплыл португальский флагман «Святой Генрих» — его борта были так высоки, что до палубы камни не долетали.

— Они из этих пушек стреляли, что ли? — с интересом спросила моя спутница, показав на орудия.

— Не перебивай! — строго сказал я и продолжил свой фантастический бред. — Каково же было изумление высадившихся на берег португальцев, когда они увидели, что остров защищали двенадцать слонов! При осаде все они, кроме одного, погибли, а этого, последнего, отвезли в Лиссабон, обвинили в колдовстве и судили. Шел тысяча пятьсот тридцать шестой год, — добавил я после паузы. — Это было первое дело португальской инквизиции.

И тут впервые за весь день подруга засмеялась.

Мы возвращались последним катером. Плоское тупорылое суденышко монотонно переваливалось с волны на волну, и мне снилось наше первое свидание. Мы лежим на траве у реки где-то в Подмосковье. Вода плещет о берег и с каждым разом оказывается все ближе к нам. Я щекочу травинкой шею девушки, а она смотрит на меня долгим особенным взглядом. Мне хочется что-то сказать ей, о чем-то предупредить. Но во сне я разучился говорить — просто смотрю в глаза и изо всех сил стараюсь сделать так, чтобы взгляд выражал не только то, что я хочу ее, но и что-то более осмысленное. То, что я тревожусь о ее будущем, например.

Город любви

Манду

…А бывает, просыпаешься в темноте и не понимаешь, где ты и зачем. Глаза с трудом разлепляешь и видишь над собой крошечное окошко и решетку на нем. Нащупываешь рядом чье-то тело, вспоминаешь — LP. И уже не себя жалеешь — ее, скрюченную, окоченевшую от сырого безнадежного холода, уснувшую за час до рассвета. Бедная, моя бедная LP… Эл-Пи…

Имя для подруги я придумал незадолго до отлета в Индию и очень им гордился. Оно было образовано из ее инициалов и одновременно подчеркивало долгоиграющую сущность наших отношений: пластинка была донельзя заезженная, но продолжала крутиться.