Индийская жена исследования, эссе

В моем новом доме (да что там говорить о "чистом-нечистом"!) почти все, кто прислуживал, принадлежали к самым низким — неприкасаемым — кастам В Умравати за еду сначала садились мужчины, и только потом уже ели женщины с "оскверненных” мужчинами подносов. Теперь мы ели за общим столом, и моя новая жена садилась за стол одновременно со мной. В доме отсутствовали не только изображения богов, но и какие-либо другие признаки, указывающие на вероисповедание его обитателей. Мой отец в традиционном смысле был большим знатоком вед. Это означало, что он поддерживал традицию изустного заучивания древних текстов, уделяя первостепенное внимание их безошибочному произнесению. Моя новая жена тоже читала веды, и упанишады, и другие священные тексты. Но она при этом пыталась докопаться до упрятанного в них смысла. В результате она осознала, что все эти писания предназначены главным образом для того, чтобы под видом воспитания добропорядочности оправдать характерное для возглавляемого мужчинами общества рабское положение женщин, их угнетенность и зависимость.

Балутаи настолько утвердилась в этом мнении, что не сомневалась в том, что ее задачей является неустанная борьба против несправедливостей, творимых под знаменем религии, за предоставление женщинам равных с мужчинами прав. И эта ее твердая убежденность проявлялась даже в мелочах. По вечерам за ужином мы с присущей обоим страстностью принимались за обсуждение различных вопросов. После еды шли мыть руки, а Балутаи все продолжала и продолжала говорить. Часто она, увлеченная изложением своей точки зрения, мыла руки первой, а потом, забывая об обычае снова наполнить сосуд водой и передать его в руки следующему человеку, оставляла его пустым и уходила. И так поступает женщина! Всего липй> наполнить сосуд и передать его другому — и то не может! И я желчно говорил Балутаи: "Реформаторы, пекущиеся о женском образовании, совершили большую ошибку. Сначала им следовало бы образовать мужчину, объяснив ему, как он должен себя вести по отношению к получившей образование жене".

Балутаи бросает мне вызов

Как-то мы сели обедать. Разговор зашел о романах Балутаи. К тому времени все только о них и говорили. Они и правда были хороши. Естественно, Балутаи переполняла гордость. Мне особенно нравились две ее первые книги, но хвалить прямо в лицо язык не поворачивался. Но что-то нужно было сказать, хотя бы несколько слов: я все-таки ел ее хлеб. На нее же как будто что-то нашло, и она спросила: "А ты читал "Растаявший сон"?" Этот роман она написала вслед за повестью "На качелях". Я ответил: "Читал, а что?" — "Ничего особенного, просто ты ничего не сказал о нем, вот я и спросила". И мне в голову пришла идиотская мысль расставить все точки над "1": "Чем меньше говорить об этой книге, тем лучше, поэтому я и молчал". ~ "Что ты имеешь в виду?" ^— "А то, что она ничего из себя не представляет. Издатель — муж твоей сестры, вот он и решил подзаработать на твоей известности и заставил это написать. А ты пала жертвой".

Балутаи бросило в жар, лицо ее залила краска, потом она побледнела до синевы, и мне это напомнило газовую конфорку: когда в струю газа попадает искра, пламя вспыхивает и рвется в разные стороны, меняя цвета. Балутаи, наверное, подумала: "Все хвалят, а он? Пока еще только привыкает к совместной жизни, поэтому большей частью помалкивает. А сам что написал? Одну-единственную пьеску, да и та приказала долго жить через шесть месяцев после премьеры? И еще послания из Англии, полные орфографических ошибок?", а вслух с вызовом сказала: "Болтать нетрудно. Сделать сначала надо, а потом говорить".

В ее замечании я не мог не услышать издевку. Никогда не знаешь заранее, какой эффект могут произвести те или иные слова. Они вылетают сами по себе, а потом так же неожиданно исчезают, сотворив нечто непредсказуемое. И я тут же решил написать роман и показать Балутаи, на что я способен. Я ни секунды не сомневался в том, что у меня это получится. На следующий день я взял карандаш и бумагу и закрылся в комнате. Возле двери кто-то поскребся. Я открыл ее и увидел нашего пса Рекса. Рекс вошел в комнату, и, почесывая у него за ухом, я уставился на лежащий передо мной чистый лист.

Я писал уже несколько дней, но делал это украдкой. Едва Балутаи возвращалась со службы, я сразу запрятывал бумаги, а как только она уходила, снова принимался за работу. Наконец я завершил задуманное, на это ушло 10-12 дней. Под предлогом, что мне нужно съездить в Умравати, я собрался в дорогу и отправился в Бомбей. Там я встретился с Хари Моте и отдал ему рукопись, предупредив, что при публикации нигде не должно быть упомянуто имя автора. Покончив с этим, я поехал в Умравати. Через месяц вышла книга. Я ждал. Как-то раз Балутаи показала мне мой роман и оживленно заговорила: "Замечательно! Ты читал?" — "Нет, не читал. Я написал". — "Что ты говоришь?" — ошеломленно спросила она. "Говорю, что написал". — "Ты? Ты и вправду ее написал?" — "Ты разве не говорила: сначала доказать делом, потом болтать? А я сделал наоборот".