Индийская жена исследования, эссе

Мы оба ^— и Балутаи, и я — принадлежали к обычному среднему классу, и в душе у каждого сохранялось предубеждение, если не страх, перед неправедным поведением.

Я не домогался той актрисы, и ничего похожего на страсть в моей душе не было. Я никогда не бросал в ее сторону многозначительных взоров, и все же каким-то непостижимым образом катастрофа разразилась. Ну ладно, катастрофы случаются. Но почему я не одумался: не поднялся и не пошел снова по прямой дороге? Людям свойственно спотыкаться, но потом они либо удерживают равновесие, либо падают — в этом и заключается испытание, которому подвергается человек. Впрочем, говорить всегда легко. У той женщины было все: красота, молодость, деньги, слава. И она воспылала ко мне страстью. Увлечения, даже если они последовательно сменяют друг друга, в достаточной степени выматывают человека, а я к тому же все еще был мужем двух жен! Разум отказывался мне служить.

Вообще, любовный треугольник — одна из труднейших загадок человеческого бытия. Любовными треугольниками наполнена не только мировая классика, но и наша повседневная жизнь — от случаев, совершенно очевидных, до неясного "замыкания", происходящего в голове. И все эти случаи (вне зависимости от варианта) напоминают розу с огромными шипами. И вот я оказался именно в такой ситуации. Теперь я уже не представлял, как вести себя и со второй женой. Да что там с женой, я не знал, как вести себя с самим собой.

Как-то раз в те дни я сидел погруженный в собственные мысли. Балутаи, присев около меня, о чем-то завела разговор. Я резко встал и отошел к окну. Она непонимающе спросила: "Что такое?" И я ринулся напролом: "Я вовсе не так хорош, как ты думаешь, Балутаи, ты не должна мне доверять".

У Балутаи на руках был ребенок, и она рассчитывала на мою помощь в его воспитании. А я повернулся ко всему спиной, и Балутаи,

естественно, была невероятно подавлена. Я недавно перечел кое-что из того, что она писала в те дни, и ясно увидел, как она душой отрывалась от меня, как терзало ее все происходящее. Если бы не ребенок, если бы она, как и прежде, была одна, она бы, безусловно, взбунтовалась против моей неправедности и несправедливости. И, конечно же, наш дом был бы разрушен. Возможно, и я бы ни с кем и ни с чем не посчитался. Однако наша семейная жизнь выдержала и это, подобное разрушительному урагану, испытание, и произошло это благодаря нашему маленькому сыну.

Как-то я вернулся из Бомбея около девяти вечера. Наружная дверь была открыта. Я молча прошел внутрь и, поставив сумку, сел на диван. В те дни я утратил способность по возвращении приветствовать домашних радостными возгласами. И Балутаи мне виделась в самом ужасном свете. Все ее слова, обращенные ко мне, были переполнены неукротимой яростью и беспощадной едкостью. Меня всего просто опаляло и разъедало, и я тоже взрывался и начинал говорить в полном безумии. Мы исступленно терзали друг друга: кому тогда могла прийти в голову мысль вести битву по благородным правилам? К счастью, у обоих еще хватило ума избегать перебранок в присутствии сына. Мне казалось, что в Балутаи не осталось ни капли мягкости, что она превратилась в глыбу жестокости. И если ей хотелось ссориться и воевать со мной, оскорблять меня, так я не собирался ей уступать в этом Может, все даже к лучшему, думал я.

В тот вечер в доме было тихо. Потом я услышал спокойный голос Балутаи, доносящийся из соседней комнаты. Она разговаривала с сыном, которому тогда было лет семь-восемь. От первой же фразы, которую я разобрал, сердце мое ухнуло вниз. Волнуясь, она спрашивала мальчика: "Если меня кто-то бросит и я останусь одна, ты меня поддержишь?” И этот несмышленыш, наверное обнимая ее за шею, отвечал: ’’Конечно, поддержу, ты можешь быть совершенно спокойна”. Я был поражен слабостью и сентиментальностью, которые, оказывается, еще сохранились в этой воинственной, словно грозная богиня Дурга, женщине. -

Потом Балутаи уехала на два месяца в Советскую Россию, а я — в Бомбей. Сын учился в Пуне. Иногда я брал его к себе.

Как-то я взял его с собой к той актрисе. Мы поужинали, и я уложил его спать в одной из комнат, сами же мы сидели и разговаривали. Когда пришло время уходить, я заглянул в комнату, где оставил сына. Он лежал, свернувшись калачиком, лицом к стене. Я решил, что он спит. Но, наклонившись, чтобы разбудить его, я увидел его широко распахнутые, полные слез глаза. На мой вопрос: "Что случилось?" — он с отчаянием ответил: "Хочу к маме". Он дал матери обещание поддерживать ее, но из-за моего поведения это стало невозможным, и он это почувствовал. Мне до сих пор кажется, что с той ночи началось мое возвращение в семью.