Индийский мечтатель

— Нет, — сказал он спокойно, — вы неправильно поняли. Сэра Уилльяма Джонса я считаю выдающимся ученым, однако ни один ученый не может считаться непогрешимым. О работах сэра Уилльяма, относящихся к персидскому и арабскому языкам, судить не могу, но что касается его санскритских переводов, то здесь я обнаружил некоторые погрешности. Полагаю, что долг каждого человека, любящего науку, состоит в том, чтобы устранить ошибки и восстановить истину. Не так ли, джентльмены? Надеюсь, что сам сэр Уилльям согласится со мной, как я согласился бы с тем, кто указал бы мне на недостатки в моих собственных работах. Повторяю: транскрипция индийских слов в трудах сэра Уилльяма не соответствует правильному произношению этих слов, а это приводит и к ошибкам при переводе… Я обращаюсь к мистеру Кольбруку, которого считаю прекрасным знатоком восточных языков: пусть он скажет по совести — прав я или неправ.

Кольбрук снова оказался в центре всеобщего внимания. Но на этот раз смущение его было неподдельным, а положение — затруднительным. Он сказал уклончиво и осторожно:

— Возможно, что некоторые неточности имеются, но устранить их очень трудно… Европейский алфавит не приспособлен к тому, чтобы верно передать истинное звучание индийских слов, так же как персидских или арабских…

— О, мистер Кольбрук, — воскликнул Лебедев, — неужели вы действительно так думаете? Не обвиняйте европейскую письменность: не она причина ошибок, а недостаточно глубокое и точное знание санскрита… Сэр Уилльям черпал свои знания у почтенных, образованных пандитов, но беда в том, что они плохо знают английский язык и потому не могут правильно судить ни о транскрипции индийских слов, ни о переводе…

Тут председатель, хранивший до сих пор суровое молчание, заговорил.

— Кажется, мистер Лебедев позволяет себе учить нас грамоте! — сказал он своим высокомерным тоном.

— Да нет же, сэр Уилльям! — горячо возразил Герасим Степанович. — У меня и в мыслях этого нет. Хочу помочь общему делу — только и всего!

— Воспитанные люди не навязывают помощи тем, кто их об этом не просит, — оборвал его Джонс.

Лебедев поднял голову и, глядя прямо в глаза Джонсу, ответил с достоинством:

— Я происхожу из бедной семьи и потому не получил такого воспитания, как другие. Думаю все же, что желание помочь людям не заслуживает порицания… Что касается моих знаний, то я в них уверен, хотя не имел чести учиться в Оксфордском или Кембриджском университете. Мне посчастливилось найти учителя, который не только блестяще знает древний и современный индийские языки, но и европейски образован… К тому же многие звуки в моем родном русском языке очень похожи на санскритские, поэтому мне легче, чем англичанину, усвоить правильное индийское произношение.

— Если мистер Лебедев считает себя таким великим ученым, — ядовито заметил Ламберт, — зачем ему нужна наша помощь?

— О боже, — сказал Герасим Степанович с горечью, — до чего же вы несправедливы, господа! Признаюсь, я не ожидал такого приема…

Уилльям Джонс снова прервал его:

— Вам не приходится жаловаться на недостаток гостеприимства со стороны англичан. Вы явились из страны, которая — не лишним будет напомнить — ведет политику, враждебную нам, и тем не менее получили здесь и заработок и приличное положение. Вам надлежит проявлять скромность и знать свое место… Вы ведь артист, не так ли? Что бы вы сказали, сударь, если бы мы… — он широким жестом указал на всех присутствующих, — если бы мы стали учить вас музыке и пению?

Лебедев был бледен. Он с трудом сдерживал накипающее возмущение.

Неожиданно в спор вмешался судья Хайд:

— Не совсем понимаю, сэр Уилльям, — обратился он к председателю, — в чем повинен этот джентльмен. Возможно, что его утверждения ошибочны, возможно и обратное. Разобраться в этом должны ученые… А национальное происхождение и профессия мистера Лебедева к данному вопросу имеют весьма отдаленное отношение.

Джон Хайд был человеком почтенным и занимал положение не менее высокое, чем Уилльям Джонс. Его вмешательство подействовало отрезвляюще. Уилльям Джонс спохватился, сообразив, что зашел слишком далеко.

— У меня нет намерения обидеть мистера Лебедева, — сказал он, заметно смягчив тон. — Труд, представленный им, разумеется, будет рассмотрен и наше заключение — сообщено автору.

Затем он объявил заседание оконченным. Члены общества стали расходиться. Лебедев подошел к судье Хайду.

— Благодарю вас, сэр, за доброе слово! — сказал он.

Старик протянул ему руку:

— Приходите ко мне, мистер Лебедев. Я живу в Чауринги.

Герасим Степанович поблагодарил за приглашение и, сделав общий поклон, вышел.

Еще во время заседания он почувствовал себя нехорошо. Его то обдавало жаром, то пробирала дрожь. Болела голова, во рту пересохло…

«Верно, от духоты в закрытом помещении! — подумал он. — А может быть, и от волнения».