Индийский ноктюрн

Я подумал было сказать: «Он был синхронным переводчиком», что я, вероятно, и должен был сказать. Вместо этого я ответил: «Он писал рассказы».

– Вот как, – сказал он. – Осторожно, здесь ступенька. И о чем в них шла речь?

– Ну в общем, – сказал я, – не знаю, как поточнее выразиться, в них говорилось о том, что́ не получилось, об ошибках; в одном, например, рассказывалось о человеке, который всю жизнь мечтает о путешествии, и, когда наконец наступает день, когда он может его себе позволить, он понимает, что ехать ему никуда не хочется.

– Но сам-то он уехал, – заметил доктор.

– Похоже на то, – ответил я. – В самом деле.

Доктор опустил за нами штору.

– Здесь лежит около сотни людей, – сказал он, – боюсь, для вас это будет не самое приятное зрелище, эти люди лежат здесь давно, ваш друг может быть среди них, хотя мне кажется это маловероятным.

Я последовал за ним, и мы вошли в огромную комнату, пожалуй, самую большую, которую мне доводилось видеть. Она была размером с ангар, вдоль стен и в три ряда по центру стояли кровати, точнее, лежанки. С потолка свисало несколько тусклых лампочек, и я на минуту замер, потому что запах был невыносимым. Прикорнув у входной двери, лежали двое людей в лохмотьях, при нашем появлении они удалились.

– Это – неприкасаемые, – сказал доктор. – Они ухаживают за больными, помогают им справлять нужду, сейчас никто не желает заниматься этой работой. Такая эта Индия.

На первой кровати лежал старик. Он был голый, худой как скелет. Казалось, он мертв, но глаза его были широко раскрыты; на нас он посмотрел без всякого выражения. У него был небывалых размеров член, возлежавший на животе в сморщенном виде. Доктор подошел к нему, пощупал лоб. Мне показалось, что он сунул ему в рот таблетку, но мне было не очень видно, поскольку я находился в изножье кровати.

– Это – садху, – сказал доктор, – его детородный орган посвящен богу, и одно время его обожали бесплодные женщины, но он не оплодотворил ни одну из них.

Потом он двинулся дальше, я последовал за ним. Он останавливался у каждой кровати, а я держался поодаль, рассматривая лица больных. Возле некоторых он задерживался подолгу, что-то тихо говорил им и раздавал лекарства. Возле других приостанавливался на минутку пощупать лоб. Стены палаты были заплеваны пережеванным бетелем, оставляющим красные пятна, стояла нестерпимая духота. Либо это зловоние вызывало ощущение удушающей духоты. Потолочные вентиляторы не работали. Доктор повернул обратно, и я молча последовал за ним.

– Его здесь нет, – сказал я, – среди этих людей его нет.

Он снова отодвинул штору вестибюля и с неизменной любезностью пропустил меня вперед.

– Жара невыносимая, – сказал я, – а вентиляторы не работают, непостижимо.

– В Бомбее по ночам очень слабое напряжение, – ответил он.

– Притом что у вас есть атомная электростанция в Тробее, я видел с набережной ее трубы.

Он слегка улыбнулся.

– Электроэнергия отпускается предприятиям, роскошным отелям и кварталу Марин-драйв, нам приходится приноравливаться. – Он проследовал по коридору и свернул в направлении, противоположном тому, откуда мы пришли. – Такая эта Индия, – подытожил он.

– Вы здесь учились? – спросил я.

Он остановился и посмотрел на меня, и мне показалось, что во взгляде его промелькнула тень ностальгии.

– Я учился в Лондоне, – сказал он, – потом специализировался в Цюрихе. – Он вынул из своего соломенного портсигара сигарету. – Абсурдная для Индии специализация. Я кардиолог, но здесь нет людей, страдающих сердечными заболеваниями, это только вы, европейцы, умираете от инфаркта.

– А от чего умирают здесь? – спросил я.

– От всего, что не касается сердца. Сифилис, туберкулез, проказа, тиф, сепсис, холера, менингит, пеллагра, дифтерит и прочее. Но мне нравилось изучать сердце, мышцу, управляющую нашей жизнью, вот так. – Он сделал жест, сжимая и разжимая кулак. – Вероятно, я думал, что обнаружу в нем что-то.

Коридор выходил в маленький крытый дворик, напротив стоял кирпичный приземистый павильон.

– Вы верующий? – спросил я.

– Нет, – сказал он, – я атеист. Нет худшего проклятия в Индии, чем быть атеистом.

Мы пересекли двор и остановились перед входом в павильон.

– Здесь лежат неизлечимые, – сказал он, – есть отдаленная вероятность, что ваш друг находится среди них.

– Чем они больны? – спросил я.

– Всем, чем только можно вообразить, – сказал он, – но вам, вероятно, лучше уйти.

– Я того же мнения, – сказал я.

– Я провожу вас, – сказал он.

– Прошу вас, не беспокойтесь, я, вероятно, смогу выйти через ту калитку в ограде, по-моему, мы уже возле дороги.

– Меня зовут Ганеша, как того веселого бога со слоновьей головой.

Я тоже представился перед тем, как уйти. Калитка в ограде была от меня в двух шагах, за увитой жасмином изгородью. Она была открыта. Когда я обернулся взглянуть на него на прощание, он спросил: «Если мне удастся его найти, что ему передать?»

– Ничего, – сказал я, – прошу вас, ничего не говорите.