Индира

Накануне нашего прибытия в Калькутту, перед наступлением сумерек, на Ганге начался прилив. Пришлось причалить к гхату[10] у одной тихой деревушки. Здесь тоже все было ново и интересно для меня: и рыбаки в маленьких лодках, напоминающих скорлупу плода пизанго, и ученый брахман, который, сидя на ступеньках гхата, толковал шастры[11]. А вечером к реке пришли красивые, нарядно одетые женщины. Со смехом и шутками они черпали кувшинами воду и снова выливали ее, и, глядя на них, я вспоминала одну старинную песню:

Кувшин прижав к бедру,
иду я за водой,
Наполнила кувшин —
пора бы и домой,
Но в этот самый миг,
и на один лишь миг,
Сам Кришна предо мной
таинственно возник…
Смотрю я — пуст кувшин,
а в нем была вода!
И Кришна вдруг исчез
Неведомо куда…[12]

Затем к реке пришли две девочки лет семи-восьми. Как я потом узнала, одну звали Омола, а другую — Нирммола. Я бы не назвала их красивыми, но у них были милые личики. В ушах поблескивали серьги, на руках — браслеты, на шее — ожерелья, и это придавало им своеобразную прелесть. Ноги их четырьмя рядами обвивали цепочки. Волосы были стянуты на затылке узлом и украшены цветами. Каждая девочка несла на бедре по кувшинчику. Спускаясь к гхату, девочки пели песню о приливе. Мне запомнились и девочки, и их песня, потому что она мне тоже очень понравилась. Девочки пели по очереди, по куплету.

Запела Омола:

И на рисовом поле — волны.
И в бамбуковой роще — волны,
Пойдемте, подруги, по воду,
Кувшины свои наполним…

Нирммола продолжала:

Около гхата нашего
Цветами кусты украшены,
Пойдемте, подруги, по воду,
Кувшины свои наполним…

Снова вступила Омола:

У нас красивы наряды,
Звонко смеемся — рады мы
Тому, что так хороши мы,
Тому, что идем с кувшинами,
Ноги наши увенчаны
Браслетами с бубенчиками,
Всем на свете довольны мы —
Идемте ж, подруги, по воду,
Кувшины свои наполним…

А Нирммола отвечала ей:

Мы охрой ступни расписали,
Надели с узорами сари,
Шагам нашим, неторопливым,
Браслеты вторят игривые,
И, слушая их,
Не спешим мы,
Идем потихоньку по воду
Пока с пустыми кувшинами…

Потом снова запела Омола:

Детям игры наскучили —
Но дома сидеть им лучше ли?
Старухи не ищут повода
Ходить с кувшинами по воду,
А нам, нарядно одетым,
Приятно звенеть браслетами.
…Все ближе подходим к гхату,
И дышится вольно-вольно…

Последние две строки девочки спели вместе:

Сейчас мы наши кувшины
Водой до краев наполним!

Такой беззаботностью веяло от этих милых детей, что и мне жизнь перестала казаться трудной и мрачной.

— Чего это ты, разинув рот, слушаешь такую глупую песню? — спросила меня супруга господина Бошу.

— А что в ней плохого? — удивилась я.

— Покарает их бог за то, что они на гхата поют такую песню.

— Если бы им было по шестнадцать лет, тогда дело другое, — возразила я. — Ну а семилетним это простительно. Сами посудите! Ударит вас по лицу взрослый — вы будете оскорблены, ударит ребенок — и вы воспримете это как ласку.

Жена господина Бошу не ответила ни слова и надулась.

А я стала размышлять над своими словами. «В самом деле, почему одни и те же вещи в разных случаях воспринимаются по-разному? Бедняк всякий дар принимает как благодеяние, а богач — как лесть. Почему истина подчас оборачивается грехом себялюбия или злословия. Простить негодяя — тяжкий грех, хотя всепрощение — главная заповедь религии. И еще более тяжкий грех — увести женщину в лес. Но ведь Рама увел Ситу, и никто не счел его грешником».

Да, в жизни все определяется обстоятельствами.

Эта мысль глубоко запала мне в душу. И с тех пор, прежде чем осудить кого-нибудь, я долго думаю. Вот почему мне и пришла сейчас на память песня, которую пели две маленькие девочки.

Показалась Калькутта задолго до того, как мы причалили к берегу. Восторг охватил меня при виде этого огромного города, — восторг и в то же время какой-то смутный страх.

Огромные дворцы, один выше другого, казалось, были сложены из множества домов: на один дом поставлен второй, на второй — третий. Море дворцов, настоящее море!

Но еще сильнее поразил меня лес мачт у причала.