Индюшка с бриллиантами (Сборник юмористических рассказов)

Дед молча вручил мне бритву, но вместо того, чтобы продолжать бритье, я наступил на нее ногой и сломал надвое. Дед вскочил и замахнулся на меня палкой. Такой уж у него характер. Терпит, терпит, но когда терпение лопнет, под руку не попадайся.

— Убирайся, — закричал он, — иначе не знаю, что с тобой сделаю!

Позабыв гордость, я пустился наутек. Дед недолго бушевал и вскоре отправился на ниву — жатва еще не кончилась. По дороге его встретил Риста Иванчов и от удивления аж присел, хлопнув себя руками — была у него такая привычка.

Старик ответил вроде бы шутливо, но с гордостью:

— Внук учился!

Риста смотрел на него, смотрел, а потом и говорит: «Завтра приду, побрею». И действительно пришел. Только вот бритва-то была сломана. Почесал человек заросший затылок и говорит: «Есть у меня бритва, только очень тупая». Дед посоветовал ее наточить.

Риста принес бритву, но наточить ее оказалось делом непростым. Уже и оселок сточился, а бритва все равно не бреет. Старик аж подпрыгивает от боли. В конце концов он предложил, чтобы сначала его остригли ножницами.

Риста притащил огромные ножницы, которыми стригут овец, — в селе других не было. Но ими удалось остричь бороду только сверху, щетина же осталась торчать. Злополучный брадобрей сел, посидел, прошелся по комнате и наконец решил:

— Кроме как опалить эту проклятую бороду, другого выхода не вижу. Зажжем газету. Пламя только лизнет бороду — и готово. Сверху обгорит, а что останется, сбреем бритвой.

— Да, но ты опалишь мне и волосы на голове, — заметил дед.

Риста успокоил его. Он взял полотенце, намочил его из кувшина водой и замотал им деду голову так, что стал похож на турка в чалме. Вид у него был довольно жалкий, но он пытался шутить:

— Теперь я настоящий великомученик. — Помолчал и добавил: — Те, что за Христову веру страдали, тоже мучились. Они думали, мир лучше станет. А стал ли? Не стал! А почему и кто виноват в этом? Я тебе отвечу. Все виноваты, но никто своей вины не признает и на других кивает: «Это не я, а кто-то другой мне в штаны наложил».

Прервал его Риста Иванчов, который принес газету. Не знаю, где он ее выкопал, но только вся она была в рассоле от брынзы. Зажег он ее, а она больше дымит, чем горит. Дед от дыма чихать стал. Риста выругал ни в чем не повинную газету и затоптал ее. Потом нашел где-то пучок пакли. Но и из пакли ничего не вышло. Она больше чадила, чем горела. Отчаявшийся брадобрей сел отдохнуть, но через минуту хлопнул себя по лбу.

— Солома, вот что нам нужно!

— Конечно, солома, — оживился дед.

Послали меня, так сказать, за надежным горючим материалом. Долго ли принести? Через минуту Риста аккуратно сложил и подровнял пучок, взял его в правую руку и поджег. Подождал, пока солома хорошо разгорится, и поднес ее к многострадальной дедовой бороде. Послышалось короткое «Пуф!». Волосы скрючились и почернели. Риста потер ладонями обгоревшую щетину, и она осыпалась. Одна бровь пострадала, но это были мелочи по сравнению с тем, что дело пошло. Дед был намылен и добрит. Порезанные места еще раз были смазаны самогоном. По такому случаю часть самогона, разумеется, послужила для внутреннего употребления. Затем оба отправились в поле — была жатва.

«Городской брадобрей» спел «Как за лесом дорога вьется», потом «Есть у меня две соседки» и, наконец, «Видел я два бука», но дед не просыпался. Я хотел было его разбудить, но парикмахер сказал:

— Не трогай его, клиентов все равно нет, он мне не мешает, пускай поспит. Иди учи уроки!

— Ладно, — согласился я. Действительно, нужно было делать уроки.

Уходя, я заглянул в окошко парикмахерской. Говорят, что сон — это временная смерть. Если это действительно так, то великомученик блаженствовал в полагающемся ему раю.

Здравка Ефтимова. Свекровь и невестка Перевод Валерии Миневой

Посвящается В.

Она стояла в дверях моей комнаты и презрительно смотрела на меня. Крупная, величественная женщина с надменным взглядом безжалостно изрекла:

— В трехдневный срок прошу освободить комнату.

Она спокойно и даже победоносно смотрела на меня, как исследователь, который легко может уничтожить обессилевший микроб. Грациозно поправив тронутые сединой волосы, она плавно опустила руку. На губах у нее играла небрежная, высокомерная улыбка. А на улице было холодно и темно, шел снег.

Выдержав ее взгляд, я спросила:

— Почему? — и встала с кровати, слегка расправив плечи, чтобы не казаться совсем маленькой.

— Неужели нужно объяснять?

Я промолчала. В комнате было тихо, слышалось только наше дыхание. Мы смотрели друг другу в глаза.

— Утром мой сын вышел из твоей комнаты.

— Может, вы обознались.

— Наталия! — В устах этой женщины все имена звучат, как проклятие. Почти все называют меня Цили — так звали козу, из которой потом сделали колбасу. В детстве я удивительно походила на эту козу…

— Не смей отрицать!

— Ну, что вы! — воскликнула я. — Разве я когда-нибудь возражала вам! Да, ваш сын действительно вышел. Но он мог выйти и из зоопарка. Неужто тогда всем животным придется уйти оттуда?