Индюшка с бриллиантами (Сборник юмористических рассказов)

«Подсудимый Такев, — раздается торжественно — строгий голос председателя, — поклянитесь, что вы будете говорить только правду!»

Костадин открывает рот, чтобы сказать «клянусь», но тут раздается трубный голос, словно усиленный десятками динамиков: «Не верьте его клятвам, он все равно будет говорить только то, что ему выгодно! Позвольте мне ознакомить вас с фактами — я знаю его много лет…»

Лицо Такева искажается судорожной гримасой.

«Камера!» — кричит режиссер.

…Вот Такев у себя дома, он говорит сыну и дочери: «Запомните на всю жизнь — всегда нужно думать о своих личных интересах. Природа, создавая человека, позаботилась об этом. Стоит ребенку появиться на свет, а он уже сжимает кулачки, словно говорит: это мое! Пять пальцев у нас на руке, и все пять загибаются вовнутрь, к себе!» А сын и дочь смотрят на него в ужасе: вместо головы у отца на плечах торчит огромная рука, разжимающая и сжимающая пальцы в кулак — к себе, к себе…

…Вот Костадин почему-то оказывается в психиатрической больнице. Его встречают два санитара-великана и протягивают какую-то робу. «Что это?» — спрашивает он.

«Смирительная рубашка», — отвечают ему.

«Но я не ношу готовой одежды!»

Великаны насмешливо переглядываются и принимаются напяливать на него робу.

«Вы за это ответите! — сопротивляется он. — Да вы знаете, кто я? Я зам. начальника Такев!»

Утром Костадин проснулся подавленным, оглушенным. Что за чертовщина! А может, это не сон и он уже умер? Нет, живой. Такев ощупал себя, тепло разливалось по всему телу. Потянувшись, Такев чуть было не свалил термос с ночной тумбочки. Это жена, прежде чем уйти на работу, сварила ему кофе и поджарила гренки. Не переставая размышлять, Костадин сел завтракать. Может, не ходить сегодня на работу, позвонить, что нездоровится. Или сначала сходить к врачу, хотя, впрочем, этим утром таинственный мучитель не давал о себе знать. Нет, надо сначала побриться, а уж потом решать, что делать. Такев встал, натянул брюки, сунул в правое ухо улитку слухового аппарата и снова потянулся.

— Хватит валандаться, — внезапно зазвучал в нем противный голос, — и без того опоздал на работу! Где же…

Такев схватился за голову, потер глаза, подергал себя за волосы. Улитка выпала из уха и повисла на проводке. Машинально вставив ее в ухо, он тут же услыхал голос:

— Где же личный пример, о котором ты так любишь говорить?

Такева пронзила страшная мысль.

— Ах, негодяй! — закричал он.

Через минуту Такев уже несся по бульвару. Задыхающийся, небритый, в пижаме под плащом, ворвался он в мастерскую.

— Ах, это вы, — любезно встретил его мастер. — Знаете, вчера я второпях нечаянно спутал аппараты. Прошу прощения.

— Как это? — сердито спросил Такев.

— У меня был точно такой, как ваш, но только экспериментальный. Внося некоторые коррекции в схему, я пытаюсь приспособить его для усиления голоса человеческой совести. Понимаете, встречаются люди, у которых он совсем заглох, другие же просто не желают к нему прислушиваться…

— Послушайте! В нашем обществе эксперименты на людях абсолютно запрещены!

— Извините, но ведь в вашем случае об эксперименте не может быть и речи! — улыбнулся мастер. — Ставлю тысячу против одного, что вы честный и почтенный человек.

Такев смягчился, пробормотал что-то вроде «да-да, конечно», взял свой аппарат и вышел.

А весна уже вступила в свои права. Благоухали цветы, пели птицы, ярко зеленела трава. Особенно на холме, у стен запустелого монастыря…

Валентин Пламенов. Полуночный разговор с нерожденным сыном Перевод Наталии Дюлгеровой

Как давно, мой мальчик, я собирался поговорить с тобой по-мужски, да все откладывал. Меня всегда тянет поговорить с тобой именно в это время — когда стрелка часов перевалит за полночь. Тогда я иду в кухню, сажусь за стол, будто собираюсь ужинать, и смотрю на холодильник. И вот тогда ты возникаешь предо мной — крохотный, пухленький. Но иногда сон одолевает меня. И нет сил дотащиться до кухни. А иногда та, что родит тебя, чувствует, как я собираюсь осуществить свою ночную вылазку, и хватает меня за шиворот. Ее бесят мои полуночные размышления в кухне.

А иногда я просто-напросто боюсь тебя. Знаешь, я припрятал пузырек в корзине для грязного белья. Пропущу глоточек-другой для храбрости, и меня тут же развозит. Ясное дело. Ну, а ты, дай бог, сумеешь останавливаться на одном глотке для поднятия настроения. Не то что я: стоит мне начать — и пошло — поехало… а по утрам маюсь.

Но время не терпит, мой мальчик. Смотрю я, как бежит жизнь, и говорю себе: когда ты начнешь подрастать, у тебя будет намного меньше причин уважать меня, чем сейчас, когда ты все еще моя розовая мечта. Пока мы все еще равноправные собеседники. Потом все будет иначе.