Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии

Впрочем, и живая этика локализуется там же – в нашей сущности. Впрочем, другой возможности просто нет, иначе она была бы лишь слабым, не способным определять наше поведение социогенным конструктом, а это не так. Мораль не способна, подчас, руководить нами, но ощущение внутреннего этического напряжения, напротив, действует безотказно. И если красота – это, по сути, наше ощущение наших отношений с миром, то живая этика – это наше действие, проистекающее из этого ощущения. Не случайно, поэтому, действие, идущее от сущности человека, всегда красиво, о чем говорит не только практика психотерапевтической работы, не только многие авторитетные авторы (часть из которых мы упомянули), но и сам принцип целостности. Вот почему мы говорим о едином этоэстетическом субстрате, действии и процессе.

Основа этоэстетики

Диотима: Неужели ты не понимаешь, что лишь созерцая прекрасное тем, чем его и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки добродетели, а добродетель истинную, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинную добродетель, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он.

Платон

Почему ощущение «красивого», «прекрасного» исключительно человеческое свойство? Ответ на этот вопрос, по всей видимости, следует искать в гносеологическом устройстве человека, которое необходимо признать столь же величественным, сколь и нелепым. Подобно вечному Риму, гносеологическая конструкция, составляющая нас, сама себя строит и тут же разрушает. Причем, если строительство всегда начинается от некой опоры, то разрушение может произойти до самого основания, что делает человека единственным животным, способным осмысленно и целенаправленно свести счеты с жизнью. Это вечное движение обусловлено парадоксальной способностью человека – сомневаться в собственном восприятии, в собственной мысли и собственных словах.

Этот знаменитый спор между Дж. Э. Муром и Л. Витгенштейном неслучайно превращен в самую настоящую легенду о битве Титанов. Дж. Э. Мур заявлял, что есть множество вещей, которые любому человеку доподлинно известны, что, например, у него есть рука, что существует внешний мир, что люди существовали и до его рождения. Эти утверждения, полагал Дж. Э. Мур, обладают для человека такой достоверностью, что бесполезно с этим спорить. Но Л. Витгенштейн все-таки спорил. Впоследствии, разъясняя эту коллизию, Н. Малкольм напишет: «Парадоксальное философское высказывание не может не быть ложным (имеются в виду доводы Л. Витгенштейна, – А.К., А.А.). Это объясняется тем, что они (эмпирические высказывания, с одной стороны, и философские, с другой, – А.К., А.А.) парадоксальные совсем в разных смыслах. Философское же высказывание парадоксально оттого, что утверждает ошибочность обыденной формы речи. Но ошибочная речь не может быть ошибочной»¹⁰⁷. Это удивительно тонкое замечание разводит действительно принципиально разные вещи: мысль, буквально сотканную из сомнений, и речь, которая самим фактом своего существования утверждает, что сомнению нет места в мире (она, по сути, остается утвердительной, даже когда высказывает сомнение, поскольку таким образом утверждает наличие сомнения; кроме того, она просто безапелляционна по своей форме – в речи есть только то, что в ней есть, вне зависимости от того, что есть в этот момент в мысли).

Человек, уже будучи в мире, причем, в совершенно реальном мире, создает новый, дополнительный, второй мир – мир идей, мир, по сути своей, эфемерный, но для человека более чем значительный. Вот почему человек способен пожертвовать первым ради второго. Смерть «за идею» – это феноменальное «достижение» человечества, отличающее его столь разительно от всего живого, достижение, могущее стать абсолютным критерием человеческого существования.

И все это кажется странным, даже нелепым, но ведь именно разрушая, мы способны достигать совершенства. Все, что создает наш мозг, наше мышление – это стены и башни, которые могут быть замечательны сами по себе, но они искусственны, они отделяет нас от существа. Но все же наше существо слишком хорошо само по себе, чтобы мы могли позволить ему существовать отдельно от нас. Это было бы просто верхом расточительности! Парадокс «золотой клетки» – она красива, но лишает нас красоты. Вместе с тем, не создав, и не разрушишь, не зная несвободы, не сможешь оценить свободу. Вот почему, именно наша способность к саморазрушению научила нас истинному чувству красоты. Недаром мы, без всякой предварительной метафизической подготовки, с таким почтением относимся к понятию «духовного кризиса».