Такой кризис есть разрушение стен, того огромного, почти неприступного замка, который мы выстроили на благодатной, ко всему способной почве. И в этом построении себя, для возможности еще большего, еще более значительного разрушения, и состоит основное противоречие человека, противоречие, благодаря которому он и есть человек, «человек, свидетельствующий прекрасное». Человеку дано величайшее страдание – страдание собственного разрушения, ощущение собственного конца. Но именно такова цена истинной красоты, и тем ценнее этоэстетическая работа. «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» [Иоанн XII, 24]. Эти слова Христа транскультурны и трансрелигиозны – чтобы возродить мир, его нужно уничтожить, говорит нам Ветхий Завет историей Потопа, о том, что лишь отчаяние, доведенное до предела, открывает нам истину Божественного, писали Кьеркегор и Ницше, и даже в народном фольклоре, чтобы преобразиться, герой должен прежде погибнуть, прыгнув в кипящие котлы.
И, видимо, таков механизм. Когда человек достигает собственной сущности, он доходит до центра себя, и этот центр – суть, абсолютное
В своей знаменитой статье «Что такое метафизика?» М. Хайдеггер пишет: «В Ничто человеческого присутствия сущее в целом впервые только и приходит к самому себе сообразно своей наиболее собственной возможности, то есть конечным образом». И добавляет в примечании: «В опыте ничто рушится все в человеке, кроме его чистого существа»108
. Именно в собственной ничтойности мы оказываемся тождественны Сущему, и поэтому красота в нас, это красота во всем – и не за счет проекции (наплывания, поглощения, обезличивания, всепринятия), а за счет тождественности. Но ведь именно наш первичный центр и порождает отношения (до поры до времени, это прерогатива именно нашего сущностного центра, но в процессе формирования личности он теряет ее, а впоследствии, в процессе развития личности, эта способность может вернуться к нему), и поэтому именно эти отношения красивы.Впрочем, они не слишком деятельны (в привычном для нас понимании этого слова), о них, скорее, можно говорить как о направленности, о побуждении, нежели о деятельности. Но в этом направлении-побуждении и заключена основа живой этики. Живая этика – это не место, которое мы уступили пожилому человеку в транспорте, это наше желание, внутренняя потребность его уступить, оказать помощь. Подлинная этика не может и не должна определяться «цифрами»: сколько бабушек человек перевел через дорогу и сколько поклонов он отбил своему идолу – это не вопрос этики, это вопрос игры в «правильное-неправильное». Живая этика – это внутреннее состояние, это побуждения, идущие от нашего сущностного центра, и они красивы, потому что в этом их сущность. В центре каждого из нас наличествует красота, а не мораль, поскольку мы не рождаемся социальными, мы становимся ими. Красота в нас спасет наш мир.