Индивидуальные отношения

Декартова механистичность при рассуждении о человеке, подоспевшая к механистичному веку, и описательный подход идеалистических авторов, которые столько сказали о человеке, столь тесно увязали его «я» с теологическими аспектами, столь полно описали грани человеческого существа, что сложить их теперь вместе без всякого разбора труда не составляло, что и было, по сути, сделано. Таким образом, «душа» стала понятием собирательным, а системность стала возвращаться к ней постепенно уже в XX веке. Но, с другой стороны, что говорить о системности личности в философии, если даже в психологии любая теория личности скорее некий собирательный образ, сотканный из множества категорий, нежели технологичная система?…

Теперь попробуем конкретизировать основную идею индивидуальности «западника». Мы предпочитаем полагать, что индивидуальностью обладает всякая единичная вещь, и индивидуальность эта внешняя, о внутренней же ее стороне мы обычно не задумываемся или стараемся не думать. Но если понадобится, то мы скажем, и это прозвучит в согласии со здравым смыслом, что раз внешне все представляется индивидуальным, значит, на то есть и внутренние причины. Однако, дальше этого, все-таки, мы не пойдем, а снова возвратимся к внешней стороне индивидуальности.

Возвращаясь к эпиграфу этого пункта, вспомним отношение А. Уайтхеда к индивидуальности. Можно сказать, что это квинтэссенция западного (современного) представления о ней: «Индивидуальная непосредственность некоторого события есть конечное единство субъективной формы, в котором событие выступает как некоторая абсолютная реальность. Эта непосредственность есть момент чистой индивидуальности, ограниченной с обеих сторон существенной относительностью. Событие возникает из соответствующих объектов и получает статус некоторого объекта для других событий. Однако оно само переживает решающий момент абсолютной самореализации в качестве эмоционального единства»²⁸. Представляется, что такая трактовка индивидуальности является по сути своей компромиссом. Компромиссом между трудностью и малой достоверностью познания сущности вещей, с одной стороны, и естественным желанием иметь что-то большое и понятное в своем распоряжении – с другой. Внешнее, разумеется, куда больше отвечает этому желанию, нежели маловерифицируемая, теряющаяся где-то «в глубине» вещи ее сущность.

Восток и индивидуальность

Абсолютное достижение нашей цели может быть найдено только в отказе от всего…

Гаутама Будда

Анализируя восточный подход к определению индивидуальности, мы сталкиваемся со множеством трудностей. Например, разъясняя тот или иной вопрос, восточный философ, как правило, не различает специально «среднестатистического» человека и человека, достигшего самых высоких ступеней духовного развития, что вряд ли оправдано и приводит к большому числу противоречий и парадоксов. Другая сложность связана с отсутствием более-менее четкого определения понятия «целостности» в восточной философии. Например, в индийской философии «целостность» (это можно проследить на примере упанишад) одновременно понимается и как нечто конечное, и как нечто бесконечное. Такое понимание целостности можно принять и как безусловно правильное, но тогда, учитывая особенности нашего понятийного аппарата, надо все-таки всякий раз уточнять, о какой именно «целостности» идет речь в данном случае.

Гаутама Будда говорит о душе (санск. – АТМА), о теории души весьма парадоксально. Он утверждает, что до тех пор, пока мы верим в существование души, как вечно индивидуализированной, неизменяющейся и неразложимой одухотворенной сущности, нам не вырваться из непрерывного круга рождений и смерти, не достичь истинного Знания и не приблизиться к Освобождению. Иными словами, уверенность в существовании статичной индивидуализированной сущности (субстациональности) – является, согласно Будде, препятствием к Просветлению, к развитию. Будда определяет «Я» отрицательным образом, говоря – это ни то, ни другое, ни третье, но не называет его. Более того, Будда даже не говорит, есть ли «Я», или же его нет. Рассказывают такую историю: «Странствующий монах Ваччхаготта обратился к Возвышенному, говоря: “Как обостоит дело, достопочтенный Готама, есть ли эго?” Когда он сказал это, Возвышенный хранил молчание. “Значит, достопочтенный Готама, эго нет?” И по-прежнему Возвышенный молчал. Тогда странствующий монах Ваччхаготта поднялся с места и ушел прочь». Полагают, что, ответь Будда положительно на вопрос о существовании эго, он бы подтвердил мнение тех саманов и брахманов, которые верят в «постоянство», ответь он отрицательно – он бы утвердил мнение тех, кто верит в «уничтожение».