Индивидуальные отношения

Начнем с изменений, которые претерпевают элементы способа существования органопсихики в реальности индивидуальных отношений. Первое, что здесь бросается в глаза, – это странное переживание времени и пространства в реальности индивидуальных отношений. Вообще говоря, тема времени и пространства после работ А. Эйнштейна стала одной из самых популярных в философии. И вряд ли стоит удивляться тому, что эти физические открытия и произвели такой фурор в умах философских. Время и пространство не зависит от нас, но и мы не зависим от него – вот что стало основным открытием этого века. «Время не нечто сделанное человеком, – писал М. Хайдеггер, – человек не нечто сделанное временем. Здесь не имеет места никакая сделанность.»⁴³ Впрочем, в данном случае поводом для подобного рода рассуждений стали не физические эксперименты начала ХХ века, а духовные кризисы этого рокового столетия. Первая мировая война, революция в России, Вторая мировая война, экономические, геополитические и социальные кризисы… Философ, человек, размышляющий о жизни, почувствовал себя разделенным с миром – события шли своим чередом, а он смотрел на них, оставив всякие надежды понять причинность явлений, пытаясь осмыслить себя в этой беспричинности.

Покинувший утопающую в крови Россию Н.О. Лосский постулирует сверхпространственность и сверхвременность человека. Потрясенный Второй мировой войной М. Хайдеггер будет говорить о времени как о некой неизбежности, непрекращающемся присутствии; а уже стоящий на грани безумия О. Вейнингер напишет: «Жизнь невозвратима; нет обратного пути от смерти к рождению. Проблема односторонности времени – это вопрос о смысле жизни», «“Живут только однажды” – это справедливо не только по отношению к целому, но и к каждому отдельному моменту»⁴⁴. Гуманистические психологи начнут самоотверженно, но тщетно призывать человека жить «настоящим». И тут же, параллельно, окончательное смятение в души, порушив определенность пространства и времени, внес психоделический опыт, своеобразная «мода» на который, кстати сказать, естественным образом вытекала из тех же самых духовных кризисов ХХ века. Все это нашло свое отражение и в искусстве.

В целом, время и пространство обычно рассматриваются как формы бытия, которые выражают, с одной стороны, сосуществование вещей (пространство), а с другой – смену вещей друг другом (время). Каковы же особенности переживания времени и пространства реальности индивидуальных отношений? Время перестает переживаться, как изменение. Высказывание: «Все течет, все меняется» – относится к миру событий, в реальности же индивидуальных отношений случается со-бытие. Время словно бы останавливается, провозглашая даже не «настоящее», а просто – «Теперь». Настоящее развернуто между прошлым и будущим и несет на себе их отпечаток, содержит их в себе самом подобно геному. Но «Теперь» – это просто данность, вневременное «присутствие», как сказал бы Хайдеггер. Время не тянется и не давит, оно не определяется и не фиксируется, оно не требуется.

Если же мы говорим об обыденной жизни, то тут ситуация прямо противоположная. Здесь время – диктатор. Современный человек находится под постоянным давлением времени: «время – деньги», «нехватка времени», «отсутствие времени». Современный человек мечтает «остановить время», чтобы отдохнуть, отдышаться, перевести дыхание, но даже не догадывается, что «время» никогда не даст ему такой возможности. Истинный отдых всегда вне «времени» – «время пролетело». Время – это пульс, это движение, это постоянное внедрение в еще не состоявшееся будущее с потерей настоящего, а вместе с ним и последнего шанса на реальность, на жизнь как таковую.

Впрочем, у нас нет просто «времени». «Время» для нас – это всегда какое-то содержание. А всякое содержание обращает нас к гносеологии человека, гносеология же полна идей, соткана из них. И подобно тому, как идеи лишают нас возможности воспринимать эйдосы, так и время лишает нас ощущать жизнь. Прошлое наполнено нашим опытом, грузом этого опыта, который затмевает собой непосредственное и непредвзятое видение, лишает нас спонтанности. Мы проецируем опыт прошлого в будущее и видим в нем то, что можем, и то, что хочет видеть наше собственное гносеологическое устройство. Так, пережитое нами однажды страдание будет мерещиться нам в будущем, а если мы в значительной степени невротичны, то эти проекции и вовсе нас не оставят. После чего клиницист констатирует «невроз навязчивых состояний». Боясь придуманного нами будущего, мы будем организовывать настоящее, «объективную данность», чтобы избежать того, что все равно, вне зависимости он внешнего фактора, случится в нашей голове. Врач назовет это невротическими ритуалами (или их подобием).